Семь столпов мудрости

В итоге мы взяли две их горные гаубицы («шкоды», очень нам полезные), двадцать семь пулеметов, двести лошадей и мулов, двести пятьдесят пленных. Говорили, что лишь пятьдесят изможденных беглецов спаслись к железной дороге. Арабы поднялись против них на пути и постыдно стреляли по бегущим. Наши же люди быстро забросили погоню, потому что устали, разбили ноги, проголодались и насквозь промерзли. Битва могла быть в этот момент захватывающей для генералов, но обычно их воображение слишком разыгрывалось, и реальность казалась ненастоящей — такой тихой и неважной, что они выстраивались в поисках воображаемой сути. Этим вечером славы нам не осталось, только ужас при виде разбитой плоти — наших собственных людей, которых проносили мимо в дома.

Когда мы повернули назад, пошел снег, и только поздно вечером, последним усилием, мы довезли наших раненых. Раненые турки остались лежать вокруг и на следующий день умерли. Этому невозможно было найти оправдание, как и всей теории войны; но нас трудно было упрекнуть. Мы рисковали жизнью в снежной буре (охлаждение победы тянуло нас вниз), чтобы спасать наших товарищей, и если мы взяли за правило не терять арабов ради уничтожения даже многих турок, тем меньше могли мы это делать ради их спасения.

На следующий день, и на следующий за ним день, снег шел еще гуще. Погода заперла нас, и, пока шли монотонные дни, мы потеряли надежду действовать. Мы могли бы по следам победы пройти через Керак, напугав турок слухами до самого Аммана; на деле же наши потери и труды ничего не принесли, кроме рапорта, который я послал в британский штаб Палестины для потребления штабных. Он был написан ради низменного эффекта, наполнен кривыми усмешками и мнимой простотой, и придал мне в их глазах вид скромного дилетанта, старающегося по мере сил подражать великим образцам, а не того клоуна, что косился на них, когда они шли под барабанный бой, с Фошем в качестве дирижера, по проторенной дороге кровопролития, прямо к Клаузевицу. Как и битва, этот рапорт был почти явной пародией на использование правил. Штабу она понравилась, и они, по простоте душевной увенчав насмешку, предложили украсить меня орденом в честь этой победы. Какое множество наград сияло бы на груди нашей армии, если бы каждый мог без свидетелей писать рапорты по своему усмотрению!

Глава LXXXVII

Единственной пользой от Хезы был, таким образом, урок для меня. Никогда более мы не вступали в схватку, даже смеха ради, даже при верных шансах. На самом деле три дня спустя наша честь была частично восстановлена хорошим, серьезным делом, что мы провели с Абдуллой эль Фейром, который разбил лагерь подле нас, на райском южном берегу Мертвого моря, на равнине, обильной ручьями прекрасной воды и богатой растительностью. Мы послали ему вести о победе и план набега на порт Керак на озере, чтобы разбить флотилию турок.

Он выбрал около семидесяти конников из бедуинов Беершебы. Они проскакали в ночи по отлогим холмам Моаба и по кромке моря до самого турецкого поста, и серым утром, когда видимость была достаточной для галопа, они вырвались из своей рощицы к моторному катеру и парусным лихтерам, стоявшим на якоре в северной бухте, а ничего не подозревающие команды спали поблизости на берегу или в шалашах.

Эти команды были из турецкого флота, не подготовлены к сражениям на суше, тем более с кавалерией: их разбудил только цокот копыт наших лошадей в безудержной скачке, и все дело закончилось сразу же. Шалаши спалили, припасы разграбили, корабли увели в открытое море и затопили. Затем, без единой потери и с шестьюдесятью пленными наши люди, похваляясь, поскакали назад. Сейчас двадцать восьмое января — а мы уже достигли нашей второй цели, то есть остановки движения по Мертвому морю, двумя неделями раньше, чем обещали Алленби.

Третьей целью было устье Иордана под Иерихоном, к концу марта, и это была определенная перспектива; но погода и отвращение перед трудностями парализовали нас с кровавого дня под Хезой. Дела в Тафиле были поправлены. Фейсал прислал нам боеприпасы и пищу. Цены снизились, когда люди стали доверять нашей силе. Племена вокруг Керака, ежедневно сообщаясь с Зейдом, собирались присоединиться к нему с оружием в руках, как только он выступит.

Именно этого, однако, мы не могли сделать. Зима загнала вождей и бойцов в деревню, сбив их в кучу в тусклой праздности, и советы выступать стоили мало. Действительно, сам Разум застыл на этом пороге. Дважды я порывался идти по заснеженному плато, под ровной поверхностью которого несчастные мертвые турки, под ворохами коричневых задубевших одежд, были укрыты снегом; но живому здесь было нестерпимо. Днем немного моросило, а ночью примораживало. Ветер резал кожу: пальцы теряли хватку и немели: щеки дрожали, как сухие листья, пока и дрожать уже не могли, застывая в болезненном оцепенении.