Семь столпов мудрости

Турки увидели наше сборище и открыли огонь шрапнелью и из пулеметов; но у них не было дальномера, и они тыкались наугад. Мы напомнили друг другу, что движение есть закон стратегии, и начали двигаться. Расим превратился в кавалерийского офицера и сел в седло вместе со всеми нашими восемьюдесятью всадниками, чтобы обойти полукругом восточный хребет и окружить левое крыло врага, поскольку книги советовали вести атаку не на линию, а на точку, и, если идти достаточно далеко вдоль любого крыла, рано или поздно оно кончится точкой, то есть одним-единственным человеком. Расиму понравилась такая интерпретация его цели.

Он с усмешкой пообещал привести сюда этого самого человека; но Хамд эль Арар принял этот случай серьезнее. Прежде чем выехать, он поклялся в верности арабскому делу до конца своих дней, величаво обнажил свой меч и произнес перед ним героическую речь. Расим взял с собой пять автоматических пушек; это было хорошо.

Мы, в центре, выступали вокруг, чтобы скрыть их уход от врага, который подтягивал процессию пулеметов, казалось, бесконечную, и выстраивал их слева через равные промежутки, словно в музее. Тактика эта была бредовая. Хребет был из кремня, на нем не укрылась бы и ящерица. Мы увидели, как пуля ударила в землю, и земля брызнула дождем смертельных осколков. К тому же мы знали диапазон и осторожно подняли наши пулеметы Виккерса, благословляя их длинные старомодные прицелы; наше горное орудие было укреплено на месте, готовое внезапно осыпать врага шрапнелью, когда Расим сцепится с ним.

Пока мы ждали, доложили о подкреплении в сто человек из Аймы. Они поссорились с Зейдом из-за своей оплаты прошлым днем, но великодушно решили отбросить старые счеты в решительный момент. Их прибытие убедило нас отложить в сторону маршала Фоша и атаковать, во всяком случае, с трех сторон одновременно. Поэтому мы послали людей из Аймы с тремя автоматическими орудиями, чтобы они обошли с юга правое, или западное, крыло. Затем мы открыли огонь по туркам с нашей центральной позиции и тревожили их открытые линии ударами и рикошетами.

Враг почувствовал, что уходящий день перестает быть благоприятным, а закат часто даровал победу защитникам местности. Старый генерал Хамид Фахри собрал свой генеральный штаб и приказал каждому взять винтовку: «Я солдат уже сорок лет, но в жизни не видел, чтобы мятежники сражались так. Вступите в бой», — но он уже опоздал. Расим атаковал своими пятью автоматическими орудиями, по два человека на каждое. Они шли быстро, и вот уже были на позиции, и смяли левый фланг турок.

Люди Аймы, знавшие на своих родных пастбищах каждую травинку, благополучно проползли в трехстах ярдах от турецких пулеметов. Враг, сдерживаемый нашей фронтальной угрозой, узнал о них, лишь когда расчеты пушек смели его внезапной вспышкой огня, повергнув правое крыло в беспорядок. Увидев это, мы крикнули всадникам на верблюдах и солдатам вокруг нас, чтобы они атаковали.

Мохаммед эль Гасиб, распорядитель хозяйства Зейда, повел их на своем верблюде, в сверкающих одеждах, развевающихся на ветру, с багряным знаменем аджейлей над головой. Все, что остались с нами в центре, наши слуги, артиллеристы и пулеметчики, помчались за ним широкой живой линией.

День слишком затянулся для меня, и теперь я трясся от нетерпения увидеть его конец, но Зейд рядом со мной хлопал в ладоши от радости при виде прекрасного порядка, в котором разворачивался наш план под морозным красным светом заходящего солнца. С одной стороны кавалерия Расима вытесняла сломленное левое крыло в овраг за хребтом; с другой — люди из Аймы проливали кровь беглецов. Вражеский центр в беспорядке отхлынул через провал, наши люди преследовали их пешими, на лошадях, на верблюдах. Армяне, что весь день беспокойно жались позади, теперь выхватили ножи и, скача вперед, окликали друг друга по-турецки.

Я думал о низинах между здешними местами и Кераком, лощиной Хезы, с их ломаными, извилистыми тропами, заросшими, с узкими ущельями на пути. Там должна быть резня, и участь врага была достойна слез; но среди ярости и напряжения этого боя мой ум слишком устал, чтобы заставлять меня идти в это гиблое место и тратить ночь на их спасение. Своим решением вступить в бой я погубил двадцать или тридцать из наших шестисот людей, а ранено было, наверное, в три раза больше. Это значило, что мы лишились одной шестой наших сил ради словесного триумфа, так как уничтожение жалкой тысячи турок не влияло на исход войны.