Семь столпов мудрости

Итак, мы проехали еще четыре мили, чтобы разбить лагерь под развесистыми деревьями, под близко растущими терновыми кустами, внизу пологими, как палатка. Днем они служили колышками для наших одеял, выставленных против ухищрений солнца. Ночью они были будуаром для нашего сна. Мы выучились спать, не имея ничего над головой, кроме луны и звезд, и ничего по сторонам, что охраняло бы нас от ветра и шума ночи; в сравнении с этим было странно, но покойно отдыхать под защитой стен, с крышей над головой, даже если стенами и крышей были только переплетенные веточки, которые выделялись, как темные петли, на фоне неба, расколотого звездами.

Что до меня, я опять был нездоров; лихорадка нарастала во мне, и мое тело было измотано нарывами и трением о потное седло. Когда Насир без моей подсказки остановился на полпути, я обернулся и тепло его поблагодарил, к его удивлению. Мы были теперь среди известняка на гребне Шефа. Перед нами лежало крупное темное поле лавы, и поблизости — единая цепь красных и черных скал из песчаника с конусообразными вершинами. Ветер на высоком плоскогорье не был таким теплым; утром и вечером он свободно обдувал нас, что освежало после замершей неподвижности долин.

Мы позавтракали верблюжьим мясом, и, уже веселее, отправились на следующее утро вниз по мягко спускающемуся плато из красного песчаника. Затем мы пришли к первому обрыву поверхности, острому проходу ко дну заросшей кустами песчаной долины, с каждой стороны которой обрывы и вершины из песчаника, которые становились все больше по мере нашего движения, резко выделялись на утреннем небе. Они были в тени, на дне, и в воздухе чувствовалась сырость и гниль, как будто из них сочилась влага. Края скал вокруг нас были странно подрезаны, как фантастические парапеты. Мы шли по извилистому пути в глубь местности, пока, полчаса спустя, под острым углом не вступили в вади Джизиль, главную сточную канаву среди этих областей песчаника, окончание которых мы видели около Хедии.

Джизиль был глубокой горловиной около двухсот ярдов в ширину, полной тамариска, который опутывал корнями дрейфующий песок на дне, а также мягкие берега в двадцать футов, где только вихри потока или ветры отложили более плотную пыль под скалами. Берега долины с каждой стороны были из ровного песчаника, с красными прослойками множества оттенков. Сочетание темных скал, розовой поверхности и бледно-зеленого кустарника было отрадой для глаз, которые месяцами довольствовались солнцем и черной, как сажа, тенью. Когда пришел вечер, заходящее солнце залило одну сторону долины малиновым жаром, оставляя другую в пурпурной тени.

Наш лагерь был расположен на волнистых дюнах поросшего травой песка слева в долине, где узкая расщелина образовала обратный поток воды, и был вырыт бассейн, в котором задерживался солоноватый остаток воды с прошлой зимы. Мы послали человека за новостями в долину к зарослям олеандра, когда увидели белые вершины палаток Шаррафа. Его самого ждали на следующий день; так что мы провели две ночи в этой гулкой местности среди необычных красок. Солоноватый пруд годился для наших верблюдов, и в нем же мы купались в полдень. Затем мы ели, щедро тратили время на сон, и бродили в ближайших долинах, глядя на горизонтальные полосы розового, коричневого, кремового и красного цвета, которые образовывали общий красный тон скал, восхищаясь разнообразными дорожками, тонкими, как карандашные линии светлой или темной окраски, нарисованные на ровной скале. Один день я провел позади загона из плит песчаника, построенного каким-то пастухом, в теплом мягком воздухе и солнечном свете, под басовитый напев ветра, что стучался в грубую стену над моей головой. Долина была преисполнена покоем, и продолжительный шум ветра не делал его надоедливым.

Мои глаза были закрыты, и я дремал, когда молодой голос заставил меня взглянуть на беспокойного аджейля, незнакомого мне, по имени Дауд, который сидел рядом со мной. Он взывал к моему состраданию. Его друг Фаррадж из шалости поджег их палатку, и Саад, капитан аджейлей Шаррафа, собирался избить его в наказание. Если бы я вмешался, его могли бы отпустить. Случилось так, что Саад, сразу после этого, пришел ко мне, и я выложил ему дело, в то время как Дауд сидел, глядя на нас, с чуть приоткрытым ртом, в ожидании; его веки сузились вокруг больших темных глаз, и его прямые брови морщились от беспокойства. Зрачки Дауда, поставленные немного внутрь от центра глазного яблока, придавали ему вид напряженной готовности.