Семь столпов мудрости

В этом долгом путешествии шериф Насир и двоюродный брат Ауды Мохаммед эль Дейлан, с кислой улыбкой, взяли на себя труд совершенствовать мой арабский, давая мне по очереди уроки классического языка Медины и живого наречия пустыни. Сначала мой арабский состоял из команд на племенных диалектах Среднего Евфрата (форма, которую нельзя назвать нечистой), но теперь он стал беглой смесью хиджазского жаргона и поэзии северных племен, вместе с обиходными словами и выражениями прозрачного наречия Неджда, а также формами литературного языка Сирии. Беглая речь при недостатке грамматики делала разговор со мной вечным приключением для моих слушателей. Незнакомцы воображали, что я, наверное, обитатель какого-то Богом забытого неграмотного района, мусорной свалки разбросанных арабских частей речи.

Однако, поскольку я не понимал и трех слов из песни Ауды, через полчаса его напев надоел мне, а в это время ущербная луна медленно карабкалась вверх по небу, плыла над самыми высокими холмами и бросала обманчивый свет, менее надежный, чем тьма нашей долины. Мы шли, пока утреннее солнце, очень утомительное для тех, кто прошагал всю ночь, не выступило нам навстречу.

Завтрак мы приготовили из собственной муки, это наконец облегчило груз наших верблюдов после того, как мы целыми днями пользовались гостеприимством. Шарраф еще не прибыл в Абу Рага, мы не стремились идти быстрее, чем заставляли трудности с водой; и после еды снова развесили свои укрытия из одеял и лежали до полудня, беспокойно вертясь в их неверной тени, мокрые от пота и постоянно атакуемые мухами.

Наконец Насир дал сигнал к походу, и мы снова пошли в дефиле, окруженные довольно помпезными горами, в продолжение четырех часов; затем мы согласились снова разбить лагерь на дне долины. Там обильно рос кустарник для топлива, а вверх по правой от нас скале были пруды со свежей водой, обеспечившие нам вкусное питье. Насир был изможден; он скомандовал, чтобы готовили на ужин рис, и друзья кормились вместе с нами.

Руководство нашим походом было странным и усложненным. Насир, Ауда и Несиб, принадлежащие к таким несхожим и щепетильным родам, признавали превосходство Насира только из-за того, что я жил с ним как гость и подавал им пример в уважении к нему. Каждый требовал, чтобы с ним советовались о подробностях нашего пути, где и когда мы должны останавливаться. Это было неизбежно с Аудой, сыном войны, никогда не знавшим хозяина, с тех пор, как мальчишкой он в первый раз сел на собственного верблюда. Это было желательно с Несибом, происходившим из привередливого сирийского народа, завистливого, враждебного к чужим достоинствам и не желающего их признавать.

Таким людям требовался боевой клич и знамя извне, чтобы соединить их, и чужак, чтобы вести их, тот, чье превосходство должно быть основано на идее, алогичной, неотрицаемой, дискриминирующей: которую инстинкт мог принять, а разум не нашел бы опоры, чтобы отвергать или одобрять. Для этой армии Фейсала источником уверенности было то, что эмир Мекки, потомок пророка, шериф, был облечен достоинством превыше этого мира, которое сыны Адама могли чтить без стыда. Это был связующий элемент арабского движения, и именно он сообщил им эффективное, пусть и нерациональное, единодушие.

Утром мы выехали в пять часов. Наша долина сузилась, и мы обошли острую шпору, восходя по крутому уступу. Дорога стала скверной козьей тропкой, поднимающейся зигзагом в горы, слишком крутой, чтобы взбираться по ней иначе как на четвереньках. Мы слезли со своих верблюдов и вели их за узду. Скоро нам пришлось помогать друг другу — один толкал верблюдов сзади, другой тянул вперед, подталкивая в самых трудных местах, поправляя поклажу, чтобы им было легче.

Некоторые участки пути были опасны, там, где скалы вздувались и сужали тропу так, что часть груза цеплялась за них и толкала животное к краю скал. Нам пришлось переложить еду и взрывчатку, но, несмотря на все наши труды, мы потеряли в пути двух слабых верблюдов. Ховейтат убили их там, где они, разбитые, лежали, вонзая острый кинжал в горловую артерию рядом с грудью и вытягивая их шеи, так, чтобы они были прижаты к седлу. Мясо сразу же порезали и разделили.

На вершине пути мы были рады найти не цепь гор, а просторное плато, которое медленно спускалось перед нами к востоку. Первые ярды были жесткими и скалистыми, заросшими низким ковром колючек, как вереском, но затем мы вошли в долину белой гальки, в русле которой женщина-бедуинка наполняла свой мех для воды медной чашкой, черпая воду, похожую на молоко, довольно чистую и пресную, из отверстия шириной в фут, вырытого на глубину локтя в камешках. Это был Абу Саад, и ради его имени, ради его воды, а также из-за того, что куски окровавленного мяса бились о наши седла, мы решили, что обоснуемся там на ночь, потратив даже больше времени, чем следовало, прежде чем Шарраф должен был вернуться из экспедиции на железной дороге.