Семь столпов мудрости

На середине перехода мы заметили пять или шесть всадников, которые двигались от железной дороги. Я был впереди с Аудой, и мы ощутили ту захватывающую дрожь: «друг или враг?», которая всегда возникала при встрече с неизвестными в пустыне, мы осторожно подъезжали к стороне наблюдательной позиции, чтобы рука с винтовкой оставалась свободной для выстрела; но, когда они подошли ближе, мы увидели, что они были из арабских войск. Первый, неловко сидевший на неуклюжем верблюде, съезжая с манчестерского деревянного седла Британского верблюжьего корпуса, был светловолосым англичанином с лохматой бородой и в оборванной форме. Это, догадались мы, должен быть Хорнби, неистовый инженер, ученик Ньюкомба и его соперник в разрушении рельсов. После того, как мы обменялись приветствиями при первой встрече, он рассказал мне, что Ньюкомб недавно уехал в Веджх обсудить свои трудности с Фейсалом и составить свежие планы их преодоления.

Ньюкомб постоянно испытывал трудности из-за своего избытка рвения. Он привык делать в четыре раза больше, чем любой другой англичанин: и в десять раз больше того, что арабы считали нужным и мудрым. Хорнби плохо говорил по-арабски, а Ньюкомб — недостаточно, чтобы убеждать, хотя достаточно, чтобы отдавать приказы; но приказам здесь было не место. Упрямая пара проводила недели у края железной дороги, почти без помощников, часто без пищи, пока у них не иссякала взрывчатка или не истощались верблюды, вынуждая их вернуться. Пустынные холмы делали эти поездки голодовкой для верблюдов, и они изматывали лучших животных Фейсала, одного за другим. В большей степени это была вина Ньюкомба, так как он путешествовал рысью; к тому же как геодезист он не мог устоять, чтобы не взглянуть на местность с каждой высокой горы, утомляя свой эскорт, который должен был или бросить попутчика в дороге на произвол судьбы (обрекая себя на долгий позор), или, следуя за ним, загонять своих драгоценных и незаменимых верблюдов. «Ньюкомб как огонь, — жаловались они, — он сжигает врага и друга», — и они восхищались его поразительной энергией, опасаясь, как бы не стать его следующими жертвами среди друзей.

Арабы рассказывали мне, что Ньюкомб не мог заснуть, не положив голову на рельсы, и что Хорнби перегрызал шпалы зубами, когда не срабатывал пироксилин. Это были легенды, но за ними стояло понимание их ненасытной жажды разрушать, пока разрушать больше будет нечего. Они задавали работу четырем батальонам турецких железнодорожников, которые ремонтировали кульверты, отцепляли спальные вагоны, соединяли новые рельсы; а пироксилин все прибывал и прибывал из Веджха тоннами, чтобы удовлетворить наших подрывников. Это было чудесно, но их излишнее совершенство обескураживало наши слабые отряды, заставляя их стесняться показывать свои более скромные таланты: так Ньюкомб и Хорнби оставались одиночками, а могли бы пожать семикратные плоды, если бы поощряли подражание.

На закате мы достигли северной границы местности разрушенного песчаника и поехали по новой равнине, на шестьдесят футов выше старой, черно-синей и вулканической, покрытой расколотыми, стертыми кусками базальта, размером с кулак, аккуратно лежащими, как булыжная мостовая, на поверхности тонких, твердых черных обломков шлака. Удары дождевых струй, видимо, долго поработали над этими каменными поверхностями, смывая легкую пыль сверху и из промежутков, пока камни, сдвинутые близко друг к другу, ровным ковром, и они закрывали от прямого воздействия погоды соленую грязь, которая заполняла промежутки среди потока лавы внизу. Идти было легче, и Ауда отважился не делать остановки, когда стемнело, и идти на Полярную звезду.

Было очень темно; ночь была довольно ясная, но черный камень под ногами поглощал свет звезд, и в семь часов, когда, наконец, мы сделали привал, только четверо из нашего отряда были рядом с нами. Мы добрались до мягкой долины с еще сырым, мягким песчаным дном, полным колючего кустарника, к сожалению, непригодного в пищу для верблюдов. Мы бегали, вырывали с корнем эти горькие кусты и сваливали их в большой костер, а потом Ауда его зажег. Когда огонь разгорелся, к нашей группе медленно проползла длинная черная змея; мы, должно быть, принесли ее, спящую, вместе с хворостом. Пламя освещало темную равнину, как маяк для усталых верблюдов, которые так задержались сегодня, что только через два часа прибыла последняя группа. Люди распевали песни, так громко, как только могли — отчасти, чтобы подбодрить себя и своих голодных животных на призрачной равнине, отчасти, чтобы мы могли узнать в них друзей. Нам, пригревшимся у теплого огня, хотелось одного — чтобы они медлили как можно дольше.