Семь камней

Это был первый дом, какой он увидел за два дня. Выбравшись из оврага, он поскорее ушел подальше от стены и наткнулся на несколько домиков, где люди оказались такими же суровыми, хоть и дали ему немного еды. Это помогло ему немного продержаться; кроме того, он находил какие-то ягоды на кустарнике и в редких огородах. После этого он наткнулся еще на один домик, но оттуда его прогнали.

Постепенно он пришел в себя, и тогда ему стало ясно, что он должен вернуться к тому кромлеху. То, что случилось с ним, случилось там, и если он в самом деле оказался где-то в прошлом – а он не мог найти другое объяснение, как ни старался, – тогда единственный шанс вернуться назад, вероятно, был связан только с тем местом.

В поисках еды он отошел далеко от дороги, и редкие путники, которых он встречал, понимали его не больше, чем он их. Он заблудился и не мог найти стену. Но ему казалось, что он был совсем близко от кромлеха – каменистый ландшафт казался ему знакомым, хотя, может, это была только иллюзия.

Впрочем, когда он уловил носом запах пищи, все остальное показалось ему не важным.

Он обошел вокруг дома на безопасном расстоянии, высматривая, где там собаки. Собак нигде не было. Что ж, хорошо. Он решил подойти сбоку, чтобы его не увидели из окон. Быстро перебежав из кустов к навозной куче возле дома, он прижался к каменной стене, тяжело дыша и втягивая ноздрями этот восхитительный, сытный аромат. Черт, у него струей текли слюни. Он торопливо вытер рукавом губы, скользнул за угол и протянул руку.

Оказалось, что собака на ферме все-таки была, только она ушла вместе с хозяином в амбар. Неожиданно эти достойные персоны вернулись, пес тут же заметил чужого человека с нечистыми намерениями и сообщил об этом на своем собачьем языке. Оповещенный о преступной активности хозяин моментально присоединился к атаке, вооруженный деревянной лопатой, которой и ударил Джерри по голове.

Шатаясь, Джерри прислонился к стене дома и еще успел увидеть, что фермерша, которая выглянула из окна и завизжала, словно скоростной экспресс, столкнула с карниза один пирожок, где его тут же сожрал пес с видом вознагражденной добродетели, и это показалось Джерри особенно обидным.

Тут фермер ударил его еще раз, и он перестал чувствовать обиду.

Коровник был сложен на совесть, камни тщательно подобраны и скреплены строительным раствором. Джерри до изнеможения кричал и бил ногами в дверь, пока не упал на земляной пол, подвернув больную ногу.

– И что теперь, черт побери? – пробормотал он, обливаясь потом от усилий. Но в сарае было холодно; этот сырой холод, типичный для Британских островов, пронизывал кости и вызывал боли в суставах. Утром колено даст о себе знать. Воздух был насыщен запахом навоза и холодной мочи. – Вот дурак, зачем тебе понадобилось идти на эту проклятую ферму? – вздохнул он, садясь и плотнее запахнув рубашку. Впереди была длинная, холодная ночь.

Потом он стал ползать по сараю и шарить руками, отыскивая хоть что-нибудь более-менее съедобное, но не нашел ничего, только труху от старого сена. Даже крысы не станут это есть. Там было пусто, как внутри барабана, и тихо, словно в церкви.

Где же коровы? Подохли от мора, их съели или продали? Или, может, еще не вернулись с летних пастбищ – хотя уже была глубокая осень.

Он снова сел, прислонясь спиной к двери, – древесина была все-таки не такая холодная, как каменные стены. Он думал о том, что мог попасть в плен к немцам во время боя – некоторые парни попадали, но у них в эскадрилье не любили говорить об этом. Он думал о концлагерях, в том числе о тех, в Польше, которые он должен был фотографировать. Они были такими же суровыми, как этот сарай? Впрочем, глупо думать об этом.

Но ведь ему надо было как-то скоротать время до утра, и было много вещей, о которых он до сих пор старался не думать. Например, что случится, когда настанет утро. Едва ли он мог рассчитывать, что ему подадут завтрак в постель.

Ветер усиливался. Он завывал в углах коровника так пронзительно, что ныли зубы. У Джерри остался его шелковый шарф; он скользнул под рубашку, и его не заметили те бандиты из хижины у стены. Он достал его и обмотал вокруг шеи – если не для тепла, то хотя бы для комфорта.

Иногда он приносил Долли завтрак в постель. Она медленно просыпалась, и он любил смотреть, как она откидывала с лица спутаные черные кудри и открывала заспанные глаза-щелочки, словно маленький, милый крот. Он сажал ее, ставил поднос на столик возле кровати и, сбросив одежду, залезал к ней и прижимался к ее нежной, теплой коже. Иногда он уползал к ее ногам и, пока она делала вид, что ничего не замечает, пила чай или намазывала на хлеб мармит, пробирался сквозь складки одеяла и ночной рубашки. Ему всегда нравился запах Долли, но особенно когда он накануне ночью занимался с ней любовью и у нее между ногами оставался сильный мускусный запах, его запах.

Он поерзал, возбужденный воспоминанием, но тут же уныло подумал, что, может, никогда больше ее не увидит.