Сделай ставку и беги

Сначала в кабинет всовывался Галушкинский пористый злой нос, следом устало втискивалось худое тело с обмякшими на вислом заду форменными галифе. Он усаживался на свое место, протирал изнутри засаленную фуражку, оглаживал глубокие запотевшие залысины. Кряхтя и поругивая власть предержащих (что заменяло старому бурчуну утреннюю гимнастику), стягивал с плеча потертый, забитый жалобами и поручениями планшет и принимался за работу. Лишь через десять-пятнадцать минут вваливался низкорослый, светящийся доброй упитанностью Виктор Арсентьевич Николаев – в вечном потертом джемпере. И сразу хватался за телефонную трубку. Если Шмелева не оказывалось на месте, до десяти часов связь с внешним миром оказывалась парализована: Виктор Арсентьевич созванивался с женщинами. Разговаривая, он от и дело произносил непристойности и сально подмигивал окружающим.

Закончив переговоры, вскакивал:

– Я тут часика на два выскочу на встречу с агентом.

И исчезал.

– Как же, знаем твоих агентов, – бурчал вслед Галушкин. – Опять какую-нибудь бабу на явочную квартиру потащил. От ведь кобелюга шершавый. Одно на уме. Гнать, гнать надо таких бездельников. Чего только Шмелев с ним цацкается?

Старый капитан сурово качал головой.

Николаев и впрямь не перерабатывал. Но был он из тех тертых оперов, что исхитряются недостатки оборачивать к общей пользе, за что они ему и прощались. В конце квартала, если Шмелеву надо было улучшить отчетность, Николаев всегда к месту вскрывал два-три невалящих хищеньица. Источником информации служили все те же бесчисленные продавщицы, поварихи и инвентаризаторши.

На нелицеприятную, матерную Галушкинскую критику незлобливый Николаев не обижался и даже за глаза уважительно называл того старым хреном.

В райотделе Павел Федосович Галушкин числился самопальным философом. Не по образованию – по непримиримому диссидентскому духу. В отличие от других стариков-участковых, с натугой корпевших над всяким постановлением, Галушкин любил, как сам выражался, проецировать единичный факт на социальную закономерность. Проекция порой выходила совершенно неожиданной.

Вот и сейчас, когда Шмелев вернулся в кабинет, Галушкин огорошил его свежей сентенцией.

– Я бы всех ученых истребил, – решительно объявил он.

Даже привычный Николаев поперхнулся яблоком.

– Один дурак протрубит новый метод, а ученые, вместо чтоб возразить, рады под козырек и давай холуйствовать, – базу научную подводить, – добившись общего внимания, объяснился Галушкин. – Вот, скажем, ездил накануне по жалобе к Ивану Андреевичу Листопаду, ректору сельхоза нашего. Ничего не скажу, большой человек. У него по договору под науку часть земель колхоза 50-летия СССР. Так он ее по частникам разрезал. Спрашиваю, за ради-чего столько земли-матушки единоличникам раздал. Это как, одним всё, другим ничего? Колхозник вокруг, естественно, недоволен. Урежь, говорю, это новое кулачье, пока не поздно. Ведь гниль. И что думаете? Ничего, говорит, поглядим, чья возьмет. Конкуренция, мол, еще никому не мешала. Ага! Как же, выкуси, конкуренция. И так ясно, чем кончится, если не вмешаться. Эти куркули деньжищами обрастут, а простой мужик заново сопьется. Мне ясно, а ему, остепененному, нет. Так какой он после этого для мужика ученый? И власти те же! Сколько их на нашем хребте собралось, а – тоже не пресекут. И пользы, выходит, от них мужику никакой. Вот попомните, развалят эти фермерюги колхозы!

– А развалят, так нечего, значит, жалеть! – в голосе Шмелева проступило упругое недовольство, перед которым пасовал даже вздорный Галушкин. – И вообще, Федосыч, ты сначала поймай его на воровстве, а потом уж костери. Сколько поручал добыть конкретные факты. Результат – ноль. Только клюкву развешивать силен.

Галушкин, бурча под нос, затих. Похвалиться было нечем.

– Так вот, чтоб с пустословием закончить! – Шмелев строго оглядел подчиненных. – Отныне для вас обоих все дела по боку. Даю три дня сроку выявить факты злоупотреблений со стороны арендаторов. Тогда и поглядим, какова ваша ретивость в деле защиты социалистической собственности.

* * *

Ранним майским утром в дом к арендатору Антону Негрустуеву приехал наряд милиции и, не объяснясь, не дав покормить скотину и даже переодеться, увез с собой в райотдел.

И вот уже свыше трех часов сидит Антон в маленьком кабинетике ОБХСС, отбиваясь от наскоков старшего оперуполномоченного Николаева. Подвыдохся за это время Николаев. Поначалу молодой парнишка, опасливо вошедший в кабинет, виделся легкой добычей, расколоть которого – полчаса много. Но время шло, парень щурил карие глаза, теребил пропыленную, с пуговкой кепку, отвечал чем дальше, тем тише, но – одно и то же: ничего не знаю. Николаев уже не сдерживал нарастающее раздражение.

– Послушайте, Негрустуев, – он в негодовании аж авторучку отбросил. – Или вы совсем Богом убитый… Как только на ферме своей управляетесь.

Он страдальчески глянул на склонившегося за соседним столом Галушкина.