Сделай ставку и беги

* * *

«Не всё, что хочется, можется. Мудрость в том и заключается, чтоб уметь с этим примириться», – умно рассуждал Антон, обчитавшийся Льва Толстого. Но на самом деле в жизни делал все иначе. Стремился достичь недостижимого и постичь непостигаемое. Потому что, слава Богу, не был мудр. А был лишь умен.

И сейчас в тети Пашином подвальчике он слушал кипящего от негодования Ивана и чувствовал себя неловко, оттого, что приходится огорчать друга.

– Давай наконец исходить из того, что мы трезво мыслящие люди, – потребовал Иван, чувствуя, что начинает сатанеть.

– Давай, – безразлично согласился Антон.

– Тогда ответь, станет ли здравомыслящий человек лбом пробивать кирпичную стену?.. Не станет, и сам это знаешь. А что он сделает? Обойдет или перелезет. Потому что цель не в том, шоб пробить, а в том, шоб пойти дальше.

– А как же свобода воли? – тихо вопросил Антон. Иван едва не заскулил.

– Усвой наконец: есть вещи, которых лучше не касаться. Из нормального чувства самосохранения. Ты ж горячую сковородку не лапаешь! И твоя свобода воли от этого не страдает.

Ивану надоело ловить ускользающий Антонов взгляд, и он вгорячах прихлопнул лапой хлипкий стол.

–Покаешься, я тебя спрашиваю, на собрании, скотина упрямая?! – Да в чем, Ванюш?!

– Причем тут «в чем»? Просто встаешь и говоришь: «Был не прав. Блукал впотьмах. А на заседании кафедр мне так светом истины промеж глаз полыхнули, что так и живу – с красными звездами в зрачках, – весь из себя на марксистско-ленинской платформе». Всё! И – нырк на место. Дальнейшее я обеспечу. Баландин обещал поддержку.

Говорить о том, чего стоило уговорить Баландина вмешаться в «диссидентское дело», Листопад не стал.

* * *

Вверху, в дворике, послышался рев двигателя. Посреди лужи остановилась «Волга».

Дверь в подвальчик скрипнула.

Антон и Листопад переглянулись.

– Пойду встречу, – Иван поднялся. – А то свалится ненароком.

Через минуту в подвальчик в сопровождении Листопада вошла Александра Яковлевна Негрустуева.

Прищурилась с темноты.

Провела пальцем по табуретке, подставленной Иваном. Кивком приказала перенести ее к окошку, откуда в подвальчик стекала тусклая полоска света, с достоинством уселась. Разглядела меж рамами закопченную иконку, что воткнула тетя Паша. Поморщилась:

– Бардак развел, не приведи Господи! Бога, и того загадил, – Александра Яковлевна брезгливо принюхалась. – Чем у тебя пахнет-то?

– Нормально пахнет, – огрызнулся Антон. – Не тяни, говори, с чем пришла.

– А то сам не знаешь! Ты что ж это, мил-друг, мать позоришь? Я такого перед тобой не заслужила, чтоб сына-диссидента заиметь. Показали мне тут твои опусы…

– Неужто прочла?

– Представь себе.

– И что-нибудь поняла? Я к тому: ты ж на самом деле Маркса отродясь не читывала.

– У-у! По-прежнему мать за дуру держишь. Я главное поняла, – зарвался ты. А всё это ваше стремление выпендриться. Привыкли друг перед другом: у кого портки шире, у кого девка, как это? Клевей. Так?! – она почему-то осуждающе глянула на Ивана. – Теперь вон куда вынесло. Как же, вершины достиг, – весь город о нем говорит. Я Фирсову так и сказала: от дури это. Без отца растила. Пороть некому было. А то уже нашлись злопыхатели, – мол, сын Негрустуевой – антисоветчик. Так и норовят, на чем бы сковырнуть.

Александра Яковлевна вновь приподнялась и пересела, чтоб лучше видеть сына. В последнее время она страдала остеохондрозом, и поворачивать шею ей было затруднительно. Поэтому, в случае необходимости, разворачивалась разом – всем статным корпусом.

– Тебе б полечиться, – посочувствовал Антон. – Мазей каких-нибудь повтирать.

– Так некому втирать! Мало того, что опозорил публично, – из дома в халупу сбежал, голоштанничаешь… Вот скажи, за что?

Властное лицо ее по-бабьи перекосилось.

– За что?! Ты ведь один у меня, – она вновь поднялась и пересела – почему-то лицом к Листопаду. – И – рази в чем отказывала? Даже раньше, когда трудно было. Уж как старалась, чтоб не хуже, чем у людей. Десять лишних станков взяла. А тоже ведь не старая была, – голос Александры Яковлевны дрогнул. – И с родителями дружков общалась через силу. Это сейчас все норовят задружить-ся. А тогда они меня, ткачиху, презирали. Напрямую намекали, чтоб тебя, беспородного, от детишек ихних чистых убрала. А я вид делала, что не понимаю. Чтоб сыночек, значит, не среди шпаны рос.

Антон молчал потерянно, – как бывало всегда в редкие минуты, когда в матери вдруг пробивалась прежняя баба, плакавшая на кухонке от безысходности. Он неловко протянул руку, намереваясь, как в детстве, погладить ее по плечу. Но Александра Яковлевна сердито прокашлялась.

Ладно, к матери ты не пришел по глупой гордости. Так вот я сама пришла, чтоб помочь. Ты мне только прямо ответь, ведь не антисоветчик ты в самом деле! А? – она требовательно глянула на Ивана. – Не враги вы, правда, ребята? Ведь нашей выучки.

– Даже в голове такое не держите, Александра Яковлевна, – пробасил Иван. – Антон – он просто с изгибами, сами знаете, – правдоискатель! Заблукал немного.