Сделай ставку и беги

– Ну, это я еще не успел детально разобрать. Да и времени, сами понимаете…Я доклад слушал! И потом в конце концов при чем тут его аргументы? Навертеть можно, чего угодно. Важна резолютивная часть. Мы что, сами выводов не видим? Если сейчас не пресечь эту скверну, то завтра можно ждать подобного от кого угодно. Даже от отличников. Он же, – Сергеечев облизнулся, – повторяет измышления буржуазных марксологов-ревизионистов.

– Давайте тетрадку, – Суханов неохотно протянул костистую руку.

Сергеечев заметил жадный взгляд Верочки.

– Да давайте же!

– Но… Это надо сберечь.

– Я догадываюсь, – бесцветные губы Суханова сложились в белесую, будто шрам, полоску. Он вырвал тетрадь. – Прочитаю. Взвешу. Если понадобится, проведем экспертизу.

– На нашей кафедре! – поспешно «забил» Сергеечев.

– Почему это на вашей?! – крикнула Верочка. – Это экономический реферат и, стало быть…

– Посоветуюсь, – Суханов отошел к маленькому металлическому сейфику с партийной документацией, отомкнул его и забросил туда тетрадку. – Можете идти. Завтра сообщу ректору. И пока не примем решение, никому не разглашать. Вы меня поняли?

Сергеечев, к которому был обращен вопрос, неохотно кивнул, продолжая неотвязно думать о своем.

– Тогда не задерживаю.

– Но, – Геннадий Николаевич все медлил. Двинулся к двери и вновь остановился. – Имейте в виду, я это вам официально. Как секретарю партбюро. Это недопустимо на тормозах. Я ведь не просто.

– Да, вы не просты, – желчно согласился Суханов. – Идите наконец! Не пропадет ваш… скорбный труд, – Григорий Александрович вдруг размежил полоску губ, щеки его втянулись, и он издал два пугающих горловых звука, – видимо, пошутил.

– Так мы вместе пойдем, – оставлять Верочку, с нетерпением ждавшую его ухода, Сергеечев не желал.

– Ну? – Суханов нетерпеливо глянул на взволнованную преподавательницу.

– Григорий Александрович, миленький! – Верочка, поняв, что поговорить один на один ей не дадут, подобрала локти к груди. – Вы-то понимаете…

– А вы – раззява! – в сердцах оборвал ее Суханов.

* * *

Антон Викторович Негрустуев возлежал на гренадерской своей койке под плакатом «Счастье не в деньгах, а в их наличии» и мурлыкал что-то, лениво перебирая струны гитары, покоящейся на обнаженной груди. Окна каморки были наглухо задраены, – от подтаявшей по весне лужи густо тянуло мочой.

Антон пребывал в душевном постриге. Не хотелось ему в эти минуты ни денег, которых третий день не было, ни женщин, ни даже водки. Хотелось того, без чего маялась душа, – гармонии. Того состояния воодушевления, которое появлялось, если удавалось совершить что-то, требовавшее большого физического или душевного усилия. Но возникало оно редко. Состояние это – результат довольства собой. Чтобы быть довольным собой, надо совершенствоваться. За этим Антон поступил в университет. И вот подходил к концу пятый год учебы. Он набирал знания – поначалу жадно, взахлеб, потом – выборочно, по необходимости. А к гармонии не приближался. Да, он становился более, что называется, начитанным. Но – сам чувствовал, что не становится более духовным, то есть человеком, точно знающим, для чего приобретает он знания и как их использовать. Как-то на Домбае он пил из горного ручья и не мог напиться. В воде не оказалось солей. Так и в знаниях, что накапливал он, не хватало тех минералов, без которых сами по себе знания оседали тяжестью, не принося насыщения.

Совсем недавно он прошел по краю, отделявшему от исключения из университета. Но радость, что испытал, когда опасность миновала, быстро иссохла, и на ее место выступило странное недовольство, – а для чего остался? Что нужно здесь? То есть понятно, что нужен диплом. Хотя бы, чтоб не попасть в армию. Но почему непременно нужен диплом и почему уж так нельзя попасть в армию, Антон решительно перестал понимать.

Дверь вверху скрипнула, послышались боязливые, нащупывающие шаги в темноте. Кажется, да, точно, – постукивала шпилька. Антон лениво прикидывал, кем могла быть обладательница этой шпильки и бывала ли здесь раньше. Впрочем еще две ступени, и она дойдет до подвешенного ведра. Знающие ищут его руками, чтобы придержать, чужие ударяются головой и вскрикивают.

Послышался звон и – женский вскрик. Голос отдаленно знакомый. Но не интимно знакомый – это точно. Антон поднялся, оправил одеяло. Зная о том, что на последней, выщербленной ступени посетительница непременно оступится, он выставил в коридор руку и подхватил падающее тело. Рывком выдернул его на свет, в комнату.

– Ой! – сказало тело.

– Оп! – сказал Антон. В объятиях его оказалась преподавательница политэкономии Вера Павловна Березуцкая.

Антон неловко отодвинулся.

Вера Павловна провела узкой рукой сверху вниз, оправляя платье. Хмуро, скрывая смущение, огляделась.

– Это что же, Негрустуев, вы здесь существуете?

– Бывает и хуже. Диоген вон в бочке жил.

– Догадываюсь, что бы вы понаписали, если б вас поместить в бочку.

– Так вы прочли реферат!?