Шикулина нахмурилась, – она и сама не помнила источник. – Партийная работа есть живая работа, – неспешно, как бы размышляя, продолжила она. – И достоинство истинного коммуниста не в том, чтоб отстаивать устаревшую догму, а в том, чтоб уметь оперативно реагировать на изменения в повседневной действительности. И, между прочим, замечать свежие побеги. Не скрою, поначалу я была предвзято настроена к товарищу Листопаду. Проглядывают в нем некие махновские проявления. Но вчера… в смысле сегодня мне… нам всем показан пример умения находить нестандартный выход из кризисной ситуации. Пример для подражания. Хотя комсомольский секретарь отчасти прав. Листопад, увы, не лишен недостатков. Скромности бы вам немного, Иван Андреевич! И, конечно, побольше выдержки.
Покаянным наклоном головы Иван принял упрек: вчера он и впрямь кончил неприлично быстро.
– Но в целом, думаю, кандидатура молодого ученого-сельскохозяйственника как нашего выдвиженца на съезд комсомола у райкома партии возражений не вызовет.
Зачитав таким образом приговор Вадиму Непомнящему, Шикулина предложила всем вернуться на семинар.
Вадим, надо отдать ему должное, встретил удар достойно. И даже поздравительно похлопал торжествующего соперника.Он так и не научился прощать обиды. Но за время пребывания в комсомоле научился обиду не выказывать.
С терпением хищника, подстерегающего жертву у водопоя, выжидал он момент для внезапного – лучше смертоносного укуса. А до того старался держаться с будущей жертвой приятственно.
В то, что происшедшее – случайность, Немонящий не поверил. В комсомоле случайностей не бывает. Раз Балахнин Листопада выдвинул, а Шикулина вдруг поддержала, значит, обоих успели «подработать».
Сделал ли это сам Листопад или кто-то еще по его наводке, было неважно. Важно, что Листопад вступил на чужую территорию. Оставалось либо его «убрать», либо отказаться от собственных, далеко идущих планов.
К заждавшимся активистам Вадим Непомнящий зашел с лицом, скукоженным в мучительную улыбку, – только что он начал войну на уничтожение.
Тяжкий путь познания
За сутки до комиссии к профессору Суханову явился очередной ходатай, – старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Сергеечев.
– Я знаю, Григорий Александрович, что у вас уже были просители за студента Негрустуева, – произнес он.
Взгляд Суханова сделался неприязнен, и Сергеечев поспешил закончить:
– Я как раз хотел сказать, что, наоборот, высоко уважаю вашу принципиальность. Негрустуев действительно одиозен и беспринципен. И позволяет себе пренебрежительно относиться к обеим нашим наукам.
Суханов поджал бесцветные губы: сравнение высокой науки земельного права с предметом истории партии казалось ему оскорбительным. Но сказать об этом вслух было нельзя.
– В общем хочу, чтоб знали. Если завтра, после того как вы его срежете, кто-то предъявит вам претензии, я – всегда поддержу вас, – заверил Сергеечев. – И как принципиального человека, и как секретаря партбюро. Надо будет, – навалимся двумя кафедрами. Я уже заручился поддержкой ряда товарищей. Пора очистить университет от всяких сомнительных личностей. Вашу руку!
Суханов свысока глянул на подрагивающую потную ладошку. Повел костлявыми плечами.
– Не понимаю, о чем вы. Комиссии еще не было. И возглавляю я ее, заметьте, не как секретарь партбюро.
Сухо кивнув, Григорий Александрович удалился.
«Умеет себя поставить», – с завистью подумал Сергеечев. С завистью, но и с удовлетворением: этот «завалит» подлеца без всяких сантиментов.