Сделай ставку и беги

Последнее, что увидела Тасисия Павловна перед тем, как прикрыть глаза, – шальной, победно косящий взгляд.

* * *

Иван шел по ночной турбазе мимо погруженных в сон бараков. Не пробивался свет и через балкон, с которого совсем недавно произносил он пламенную свою речь.

– Ваня! – послышалось сбоку. Он обернулся: на скамейке, мимо которой он прошел, нахохлилась закоченевшая фигурка – в промокшей стеганой куртке и «тракторах» – дутых сапогах на резиновой подошве.

– Викушка! – поразился Иван. – Я думал, ты спишь.

– Я… волновалась. Вышел и – пропал. Где ты был, Ваня? – голосок ее подрагивал.

– Я? – Иван неожиданно для себя растерялся, почему-то не найдясь, что соврать. И – не желая врать. – Я… Понимаешь, проблемы решал.

– С Балахниным?

– Ну да! По работе, короче. А почему ты здесь?

– Ждала.

– Викушка моя!

Иван подхватил мокрую Вику на руки, прижал к себе.

– Да ты ж вся продрогла. Пойдем, я тебя согрею, оживлю! – наполненный причудливой смесью жалости, любви и раскаяния, бормотал он, поднимаясь по гулкой лестнице.

– Ваня! – тихонько, другим голосом произнесла Вика. – Подожди, Ваня!

Она соскользнула с его рук, сняла прилипший к перилам жухлый лист, принюхалась удивленно: «Надо же, грибами пахнет», приподнялась на цыпочки, пытаясь сквозь тьму разглядеть его глаза, в чем-то для себя определилась:

– Я хочу только сказать. Я тебя, конечно, очень…Но если узнаю, что ты… в общем, что у тебя еще кто-то, – она сглотнула. – Я от тебя уйду, Ванечка.

У Ивана перехватило дыхание.

– Да боже ты мой! Да шоб мне пусто! – загудел он, приводя в себя в обычное, глумливое состояние. – Да вот прямо сейчас, шоб тебе не мучиться подозрением, да просто шоб спалось хорошо, возьми нож и отрежь мне окаянный отросток!

Вика закрыла его рот рукой:

– Разбудишь всех. Я заходила к Балахнину. Там …

– Нинка, да! Каюсь, сосводничал! А шо ты думаешь? Комсомольские будни – это такая, доложу тебе, многоходовая партия. Это…

В общем, Ванечка. Я тебе не жена. Ты просто помни. Буду жалеть. Но не вернусь.

Иван отнял от губ ее пальцы и поцеловал, – как бы прося прощения за то, в чем не мог признаться, и одновременно благодаря за долготерпение, – он ощутил, что сегодня и в самом деле запросто мог лишиться Златовласки.

Если б ты знала, какой я бываю сволочью, – неожиданно для себя тихо произнес он.

И во влажных, внимательных глазах ее разглядел, – знает. И все-таки любит.

«С Шикулиной завязываю», – заверил он себя, не больно впрочем самому себе поверив.

Андеграундом по соцреализму

Наутро возле проржавелых ворот с приваренной надписью «Турбаза «Орлик» толпилась депутация по встрече высокого гостя, – открытие выставки молодых областных художников обещался освятить личным присутствием председатель областного комитета профсоюзов Фирсов.

Его-то и ждали, потряхиваясь от недосыпа и сырости. Сильнее других трясло на холоде двух пионеров с горном и барабаном и пионерку-пятиклассницу – под знаменем. Школьников срочно сняли с занятий в ближайшей школе, приискали белые рубашки и галстуки. Но – соответствующих брюк не нашли. Только спортивные шорты, оставшиеся после межшкольной олимпиады по баскетболу. Теперь эти шорты полоскались на тощеньких задах, закрывая на две трети синюшные, цыплячьи ножки. Смотреть на пионеров было жалко. А на пионерку с рано оформившейся фигуркой – больно. Ей, наоборот, выдали юбчонку, едва налезшую на округлую попку. При малейшем ветре юбочка вздымалась. Члены бюро райкома комсомола, таясь друг от друга, то и дело поглядывали на мелькающие беленькие трусики и сладко жмурились, – комсомольский актив дружно впал в грех педофилии.

От входа в столовую доносился робкий шум. Шум производили отдыхающие, которым только что объявили, что завтрак задерживается до обеда. Решение не пускать в столовую посторонних приняла дирекция под нажимом Непомнящего, – дабы раньше времени не нагадили. Дело в том, что именно в помещении столовой разместили художественную экспозицию. Из числа выставленных полотен комиссия во главе с Фирсовым должна была отобрать несколько работ для представления на всесоюзную выставку молодых талантов. Сами таланты, только-только закончившие развешивать картины, толпились внутри и с вожделением поглядывали на пышный, свежедоставленный из пекарни каравай с воткнутой солонкой.

Чужих среди встречавших не было. Попытавшегося присоединиться к депутации директора турбазы Непомнящий без затей спровадил. Разве что возвышавшаяся над прочими голова Листопада раздражала Вадима.

К комсомольскому активу подошла Шикулина. Как всегда деятельная и – неожиданно приветливая.

отовы к встрече? – она внимательно оглядела подобравшихся комсомольцев, словно кремлевских курсантов перед парадом. Взглядом указала на непорядок в одежде, пригляделась к пионерке, усмехнулась понимающе. – Кто хлеб – соль вручать будет?

– Выделена передовая доярка, – доложил Непомнящий.

– Как положено, в наряде русской красавицы. Ждет команды в столовой.

– А где ваш секретарь обкома?

– Пока не подошел.