Сапфировый альбатрос

В начале декабря произошла у нас крупная неприятность. Михаилу позвонили одни «друзья», как он сказал, и предложили купить «по дешевке» какие-то трикотажные костюмы. Я предупредила его, чтобы он прежде принес эти вещи показать мне, чтобы решить, стоит ли их приобретать. Конечно, он меня не послушал, а вещи оказались не стоящими той цены, которую он за них дал, вообще были скверного качества, и мы решили, что он на другой день отнесет их обратно. Я чувствовала, конечно, что это были за «друзья», поняла, что тут замешана женщина, и потому мне особенно не хотелось «поощрять спекуляцию». (Я оказалась права — вещи продавала эта Циля Островская, очень ловкая, оборотистая дамочка.) У нас к тому же в последнее время было очень мало денег, и поэтому особенно не хотелось бросать большие деньги на ненужные и негодные вещи. Конечно, Михаил вещи обратно не снес, а на другой вечер неожиданно подарил их своей сестре. Я была поражена таким поступком и высказала ему все это. И конечно вышла нелепая, ненужная и глупая ссора. И мне снова стало тяжело и безвыходно жить… И я писала: «Я увидела полную, окончательную невозможность создать хорошие, близкие наши отношения… Вчера он вернулся в 3, а сейчас половина 2-го, а его все нет. Чувствую, что его снова начинают тянуть „чужие женщины“… Но уже во вторую половину зимы наши отношения снова изменились к лучшему. Он как-то много говорит со мной о своих делах, он как-то мягче, ближе и искреннее со мной. Но он меня беспокоит, он плохо чувствует себя, перегружен работой, причем работой, не дающей ни удовлетворения, ни больших денег… Он много нервничает, волнуется, беспокоится… Последние дни он говорил, что на него „ожидается гонение“ — об этом предупреждают его со всех сторон его друзья… Его будто бы думают обвинить „во вредительстве“. Было совещание цензоров и членов ГПУ по его вопросу. Все же они вывели заключение, что он „порождение советской власти“ и только неправильны методы его работ… В общем же, в литературном смысле, это была малопродуктивная зима. Итак, отношения наши как будто несколько наладились… И физическая близость наша, конечно, возобновилась. А потом снова беспокоили состояние здоровья Михаила и трудности жизни… А затем как-то (7 марта) я целый вечер — до трех часов ночи — провела с Михаилом. Неожиданно он разоткровенничался и рассказал о своих последних „изменах“: Галочка Баринова, Ниночка — художница (Лекаренко), жена концессионера и Цилька Островская. Всё это легкие флирты, не оставляющие на душе осадка, к тому же ни одна из этих женщин ему, кажется, серьезно не нравилась, кроме, пожалуй, Цильки… все это было мне теперь безразлично… Вскоре подошло лето, и мы поехали на дачу в Сестрорецк. На этот раз — на дачу Кольцова, на Полевой ул. (На этой даче, уже летом 33-го года, Михаил закончил свою „Возвращенную молодость“.) Михаил был дачей доволен, но почему-то нервничал и хандрил…»