Сапфировый альбатрос

«О, как смеялась душа моя над их безобразием! И разум мой сказал: нет.

Ибо я знаю, что придет дорога лучшая, чем эта тропинка слепцов.

И пока я дерзко смеюсь всем в лицо. Всем…

И с тайным страхом спрашиваю себя: „Силен ли ты? Не лучше ли сразу? Ведь помни: чем сильнее борьба, тем больше мучений“.

Да, пока силен. Ибо я опираюсь на свою мудрость. Пока силен, но я не знаю, что дальше. Ведь я с пафосом не говорю себе: „О, я пробью себе дорогу“. Нет. Всё случай, всё случай.

И если дерзкую улыбку я прогоню с лица и если подойду к той полной даме, что прочила кого-то для меня, то, право, мама, не хвали, а пожалей.

Тогда: „Рожденный ползать летать не может“.

Пока же я силен. Пока я с улыбкой смотрю на вереницу пестрых обезьян».

О как! Тут тебе сразу и Оскар Уайльд, и феодально-байская честь, и не знаю, чего еще, моего просвещения не хватает.

Перед своей Надей, то бишь Верой Кублиц он фигурял еще и пошибче, она, видать, была не из пестрых обезьян.

Это в январе-то восемнадцатого!

«Глаза мои устали, утомились, и не видел я истину, которую Вы мне дали.

Большое показалось смешным, малое — безобразным, и казалось мне, что Ваше желание только каприз, а в нем ненужное испытание и насмешка.

Как больно сначала ударили меня Ваши слова: „Приезжайте немедленно, иначе не увидимся…“

Как смеялся я над их безобразием! О, как смеялся я над их бессилием!

Я в смехе хотел найти примирение, но, крадучись, ночью, когда я спал, пришла злоба.

Простите меня, что она пришла. Не звал я ее. Маленькое неуклюжее животное, оно больно кусало мои руки, и я спрятался от него в себе самом.

А сегодня, когда оно ушло, я вернулся к старым богам…

Сегодня суждено мне побить себя камнями.

Я хотел и раньше писать искусанными злобой руками… И как я доволен, что я не писал!..

Я разрушил бы все, что создал».

Тут кругом революции, интервенции, а он выписывает, как она ни с того ни с сего вроде как потянула его за руку, будто какого-нибудь слепца, а он в тот раз вырвался и с чего-то громко смеялся, потому что он боялся земли, а его богом было только Солнце — с большой буквы, я не путаю. И еще тогда же он собрался залезть на какую-то там Голгофу, где мудрость небожителей и истина богов, где счастье…

И еще с ним была его юность, а он поверил Мудрости… Будь верен земле и не доверяйся надземным надеждам, и чего-то еще и еще, и еще…

Неужели эта Надя, тьфу, Вера всю эту, я извиняюсь, упадочную тягомотину дочитывала до конца?