Сапфировый альбатрос

Я поднимался на крышу много раз, но почему-то никогда не замечал эту маленькую железную дверь в стене. Я был так взвинчен, что и она отозвалась во мне тревогой, хотя выглядела почти жилой, перед нею лежал резиновый коврик, точно такой же, как когда-то перед нашей квартирой. Но сейчас мне вспомнился не «родимый дом», а рассказ музейного экскурсовода о нехорошей квартире, где гебисты иногда с криками и воплями допрашивали арестованных писателей, прежде чем окончательно отправить в Большой дом. Железная дверка для такой предварительной пыточной вполне подходила.

Я еще раз взглянул на резиновый коврик — он был не просто точь-в-точь такой же, как наш, но это был явно наш: у этого коврика именно я сам когда-то и отстриг уголок, чтобы изготовить из него копию школьного штампа для разных полезных справок. Из этой затеи ничего не вышло, а вот коврик и без уголка продолжал служить, как видно, и по нынешний день.

Нет, я понимал, что наш коврик никак не мог сюда попасть, и уж тем более под ним не мог оказаться наш ключ. И тем не менее он там оказался!

И замок работал, как новенький. И дверь была хоть и низковата, но для моего росточка в самый раз.

Потолок тоже был низковат, но облупленный фанерный шкаф коричневого цвета вполне вмещался. Стены и потолок были выкрашены в сизый военно-морской цвет, по ним были развешены тусклые довоенные плакаты, призывающие к бдительности, и я не сразу заметил справа тоже облупленный канцелярский стол под большой размытой фотографией Дзержинского.

И лишь в самую последнюю очередь разглядел за столом самого Дзержинского — с хищными ястребиными ноздрями и хищной слипшейся бородкой, начерненной словно бы сапожной ваксой. Волосы были прилизаны такой же лоснящейся ваксой. Светлая гимнастерка с малиновыми петлицами была наискось перечеркнута видавшей виды кожаной портупеей.

Голая лампочка, подтянутая под самый потолок, была тускловата, и я не сразу узнал в Дзержинском Феликса.

Уфф…

— О, привет, я тебя не узнал! Это у тебя хеппенинг такой? Или перформанс? Потрясающую ты себе бородку сделал — чистый Мефистофель!

— Что делать, пошляки без бородки и дьявола не узнают.

— Так ты, что ли, дьявол?

— А кто же еще занимается посмертными воздаяниями? Вы придумали себе такого Бога, который все прощает, но кто-то же должен поддерживать в вас страх Божий? Приходится дьяволу.

— Логично. Слушай, Феликс…

— Я с тобой свиней не пас! Не Феликс, а гражданин исследователь.

— Хорошо изображаешь. Но я хочу всерьез…

— А ты думаешь, я шучу?

Феликс нажал какую-то кнопку на столе, и в шкафу раздался громкий и вульгарный электрический звон. Дверца шкафа распахнулась, и оттуда вышагнул… Боб.

Он был в синих галифе, заправленных в блестящие сапоги в обтяжку, и в линялой гимнастерке распояской. Бритая голова блестела от пота, а в физиономии уже не ощущалось никаких следов научных занятий, остались только воля и простоватость.

— Покажи гражданину, что у нас здесь не шутят, — строго, но с ленцой распорядился Феликс.

— Слушаюсь, товарищ исследователь.

Боб шагнул ко мне и очень коротко ударил в солнечное сплетение.

Не знаю, что было ужаснее — боль или удушье. Мне что-то говорили, трясли за плечи, но я, скорчившись вдвое, все сипел и сипел. И все посторонние мыслишки — что это? бред? дурацкий розыгрыш? — разом вымело у меня из головы, я мечтал только вдохнуть.

Наконец мне удалось сделать вдох, похожий на стон, и я понемногу выпрямился и попытался краешком глаза разглядеть моих палачей — взглянуть на них прямо я не решался.

Боб поставил напротив стола неизвестно откуда взявшийся стул и молча указал мне на него рукой, но сесть я не смел. Я осторожно взглянул на Феликса, и он сурово кивнул: можно. Я робко опустился на самый краешек, по-прежнему прижимая обе руки к животу.

Феликс подвинул ко мне тоненькую стопку бумаги А4, поверх которой лежала желтая шариковая ручка.

— Пиши: я, такой-то, такой-то… Ты что, совсем сдурел? Пиши полное фио! Написал? Пиши: в отдел культуры. Так. Пиши дальше. Скульптор такая-то… Не напиши только «такая-то», пиши полное ФИО своей так называемой Музы. Как зачем? Ты сейчас напишешь своей рукой, что она занимается дискредитацией русской культуры, распространяет фотографии, подрывающие авторитет современных российских классиков. Не хочешь писать? Может, Борису еще раз тебе напомнить, кто здесь хозяин? Ладно, у меня здесь уже все отпечатано, ты должен только подписать. Опять не хочешь? Борис!

Но тут я схитрил и сам упал на четвереньки, скорчившись в позе эмбриона, — пускай бьют как угодно, только не под дых. Изо всех сил зажмурившись и сжавшись, я ждал удара, но его все не было и не было. Прошла целая вечность, прежде чем я услышал вальяжный голос Феликса:

— Ладно, дадим тебе подумать. Залезай в шкаф.

Я осторожно поднял голову. Борис с суровым гостеприимством распахнул передо мной дверцу шкафа, откуда только что вышел сам. Я бросился туда чуть ли не бегом…