Сапфировый альбатрос

Эта самая, вышеперечисленная адмиральская дочка, когда первый Мишель упал в ничтожество, переселилась с доплатой на его более обширнейшею жилплощадь с двумя старорежимными каминами и четырехкомнатными паркетами заместо линолеума. Вернулась, можно сказать, к роскошным источникам своего дворянского происхождения. Потому как происходила она так же самое из дворян, и притом не из конотопских, а, подымай повыше, из польских, да еще и, если не врут, с какими-то шотландскими феодально-байскими корешками. И папашка еёный в своих военно-морских делах, похоже на то, кой-чего соображал. Его еще, я извиняюсь, пацаном, мичманишкой направили в Англию, в Филадельфию, наблюдать за построением миноносца или там броненосца «Пармезан», не то «Куртизан» или чего-то в таком же похожем роде, на «зан». Он потом на этом самом «Пармезане» и заведовал пушечными делами и до того дозаведовался, что во время империалистической войны с японским милитаризмом отбил атаку каких-то не то брандмауэров, не то брандмейстеров — как-то на «бранд». Сам тоже нахватался осколков, получил золотую саблю или там кортик за храбрость — вон на чего народное-то золотишко транжирили! — насиделся у япошек в плену, потом еще отхватил пару орденов двух бывших святых с мечами и с бантами, потом послужил на Черном море на какой-то высокой пушечной должности — там вот, в Севастополе, у него и родилась будущая сталинская лауреатка. Так что детство у ней тоже было самое что ни на есть буржуйское — особняк с садом, бонны-гувернантки, кисейные платьица, какао с кипячеными сливками, фортепьяна, — при такой-то жизни можно и стишки загибать, и благородные чувства на себя накручивать!

Но самым наиболее всех прочих по части благородства был, по ее отсталому мнению, ее любимый папашка. А до чего он был ужасно какой красавец! Особенно если при парадном мундире да при золотом кортике «За храбрость». И его орденские звезды с мечами и лучами сверкали куда как пороскошней всех звезд небосводных. Главные небосводные звезды у тогда еще не адмиральской, а всего только капитанской дочки от молочных зубок ее отскакивали — она тоже приготавливалась к кругосветным путешествиям заодно со своим папашкой. Она долго даже не признавала, что любимый ее папашка лысеет, — просто у него такой ужасно какой высокий лоб.

Папашка, она была уверена, даже ни одного раза не сморгнул, когда с капитанского мостика распоряжался пальбой по япошкам! И она тоже до крайности усиливалась не сморгнуть, когда по ней через садовую стенку пулялись камнями севастопольские, я извиняюсь, шпанята, которых она сама же ж первая обстреливала перекидной стрельбой по невидимой цели. В какой стрельбе еёный папашка считался наипервейшим спецом во всем Черноморском бассейне, его за такие передовые достижения похваливал аж сам адмирал Макаров. Один разок ее, правда, угостили-таки по еёной дворянской головке — ну и чего такого, папа тоже был изранен японскими осколками, но не покинул свой боевой пост. Ее ссадину папашка самолично забинтовал и даже в какой-то степени одобрил: молодец-де, не кисейная барышня, имеешь военно-морской характер! Но потом все ж таки распорядился никогда больше первой самой не задираться. Не в театре, говорит, военных действий.

А еще она, только чуть ополоснувшись и проглотив английский порриж, со всех ног скакала в джунгли сражаться с тиграми. Ну и чего с того, что это были, я извиняюсь, бродячие кошки! Когда-нибудь она заделается самой что ни на есть первой женщиной-морячкой, прокатится кругом земного шара, и вот тут-то она и доберется до настоящих индейских тигров.

И еще ей запомнилась еёная мамашка за роялью. Папашка увел ее у какого-то Скрябина — ясное дело, куда Скрябину против папочки!

Аппассисоната — от ней у капитанской дочки в животе делался холод, будто от мороженого, а в голове, наоборот, жар, как от простуды. Все, на это глядя, только ахали, до какой удивительной степени она впечатлительная, надо непременно обучать ее музыке. А она, наоборот, полагала, что она недостойная музыки. Музыка должна литься с небес, а ей малость противновато было глядеть даже, как ее мамашка музицирует: мускулы на руках вздуваются, как у матроса.

Папашка еёный, кстати вспомнить, не держал в доме денщиков, считал, что матросы — это военные кадры, а не домашняя прислуга. В то проклятое царское время нижних чинов очень даже запросто учили по зубам, так ее папашка одному такому учильщику при погонах перестал подавать свою дворянскую руку. А это в то отсталое время считалось за очень крайне страшное оскорбление.

Матроса при своем семействе он поселил только один раз. Тот в своей подсобке целыми днями ничего не делал, только читал какие-то неизвестные книжки. Она один как-то раз забралась к нему через окно, и этот удивительный матрос еёного папашку до крайности очень одобрил. Да, признался, дворянин, офицер, белая кость, а так тепло к трудящемуся народу относится, что даже до чрезвычайности удивительно.