Салават Юлаев

Салават был свидетелем спора яицких главарей с Пугачевым, его отвага и нетерпение во время боя еще больше внушили Салавату любовь и уважение к этому человеку. Пугачев не жалел себя, не спешил отступать; измученный раной, он рвался в битву, когда его уговаривали спасаться. Нет, такой царь не изменит пароду. Когда придет в Петербург, он вспомнит эти бои на Урале, вспомнит башкирских всадников и своего полковника Салавата.

Отходя, Пугачев покинул три пушки, и Салават поделил их, отправив одну Белобородову и одну Юлаю.

Объезжая свой стан, Салават услыхал в кустах какой-то отчаянный стон. Он подумал, что это раненый, и направил туда своего коня.

Перед ним открылось печальное зрелище: одинокая женщина, в растрепанном платье, босая, с выбившимися из-под платка волосами, отчаянно тянула под уздцы запряженную в тележонку лошадь.

Тучи слепней облепили обеих. Лошадь дергала головой, силилась переступить с ноги на ногу, но, шатаясь, хрипела и не могла сдвинуть повозку, груженную легким скарбишком. Салават увидал, что из-под хомута по груди и ноге лошади непрерывно сочится кровь...

- Эй, сестричка, лошадь твоя помират ведь. Куды ее тащишь?.. Отколь ты взялась? - окликнул женщину Салават.

- От казаков отбилась... Обоз-то ушел!.. Куды мне... - Она оглянулась и замолчала, в удивлении уставившись на Салавата. Он тоже узнал ее - дочь табынского кузнеца Оксану.

- Ксанка! Ты?.. Здравствуй, Ксанка!.. - Он спрыгнул с седла и шагнул к ней.

Она тоже рванулась к нему, но вдруг опомнилась и отшатнулась...

- Погубитель ты мой! Уйди, окаянный! Уйди!! - закричала она.

- Зачем "погубитель", Оксанка? - недоумевая, спросил Салават. И вдруг понял сам. Он увидел большой живот этой женщины. Ей скоро пора родить, а она тут одна в лесу со своим добришком на раненой лошади, а у нее его сын - сын Салавата... - Оксанка, сын будет! - воскликнул он радостно, позабыв, что вокруг кипит бой, что враг может прорваться в любое мгновение, что он сам должен быть со своими воинами, а не в лесу разговаривать с женщиной. - Как ты одна?..

- Уйди, говорю! Как одна, так одна! А тебе что за дело!..

- Оксанка, ты сына родишь. Мой сын! Ему как без тятьки?..

- Как рожу, так вскормлю. Без тебя обойдусь! - со злыми слезами выдавила она через силу. - Лошадь найди мне другую - вот то для тебя забота!

Лошадь найти было не сложное дело. В лесу их бродило много. Салават по натертой холке узнал ходившую ранее в хомуте, изловил.

- Тебе за царем не поспеть, - сказал Салават, запрягая ей лошадь. Куды ж ты поедешь?

- А куды же теперь? Батюшка бог весть ведь где... Может, к нему доберусь... А куды же мне деться? Куды война - туды я... Москву воевать, сыну отца на Москве поискать...

- Зачем на Москве искать? Вот ведь я! Поезжай домой, живи дома, приеду к тебе... Твой тятька тоже домой приедет, а так ведь война вон какая большая. Потеряешься - где искать будем?! - с искренней тоскою сказал Салават.

- Искать?! - недоверчиво переспросила она. - Аль ты станешь искать? На войне вон сколь баб-то да девок...

- Такой другой нету! - сказал Салават. - Одна ты такая...

- Какая - такая? - она улыбнулась сквозь горечь и слезы.

Улыбка вдруг осветила ее лицо. И вся она: и большой торчащий живот ее, и растрепанные волосы, и припухшие от слез веки - все показалось ему удивительно милым и близким.

- Полковник! Полковник! - крикнули в это время в лесу, и где-то невдалеке затрещали выстрелы.

Салават опомнился.

- Тут меня жди! - сказал он Оксане, только успел махнуть ей рукой, вскочил на седло и умчался, оставив ее позади.

Это была одна из бесплодных попыток гусар небольшим отрядом прорваться в тыл пугачевцев. Наткнувшись на сильный отпор со стороны башкир, они отступили к речке, оставив убитым лишь одного из своих товарищей.

Когда полчаса спустя Салават возвратился туда, где встретил Оксану, он увидел там только павшую лошадь. Во множестве разных следов, оставленных по лесу в этот день, нельзя было понять, в какую же сторону все-таки решилась поехать дочь кузнеца.

Топкая лощина, которую не могли перейти михельсоновские гусары, послужила прикрытием Салавату. Оставшаяся единственная пушка палила без устали с возвышения, скрытого за кустами, и ей удалось сбить одну из михельсоновских пушек.

Спускались сумерки. Салават знал, что, пользуясь темнотой, Михельсон поведет переправу через болото. Он слышал уже, что в несколько топоров солдаты рубят невдалеке деревья, чтобы мостить топь. Столкнуться вплотную с гусарами он не хотел. Это была бы верная гибель...

Удостоверясь, что позади никого не осталось, что Пугачев с остатками войск отошел, Салават выехал на вершину холма, где стояла пушка.

- Пороху нет, - сказал пушкарь, - больше палить нечем.

Салават с пригорка за лощиной увидел всадника, который отдавал приказание мостить топь.

"Иван Иваныч!" - мелькнуло в уме Салавата.

Снять Михельсона и тем устранить самого смелого и неустанного из врагов...

Но из ружья его не достать отсюда, а пушка как раз безнадежно умолкла.

Тогда Салават вспомнил лук Ш'гали-Ш'кмана. Он выдернул из колчана стрелу.