С гор вода

«Мы не кисейные барышни, вот поглядите на нас, — с восторженными слезами в горле думал Петруша, — вот мы приняли на себя самую черную работу, как мусорщики, и не морщим лиц наших!»

— Ведь, правда, мы теперь не флёрдоранжевые бутоньерки, чтобы их чёрт побрал? — спрашивал он у Верхолетова вслух, и тот кривил губы в тяжкой усмешке, чувствуя под сердцем что-то огромное, придавливающее его, испепеляющее до ничтожества, почти до небытия. И поддакивал кивком подбородка.

— У-гу!

А Петруше как-то само собою приходило еще в голову, что недурно было бы, если бы им, всем троим, ради настоящего случая, была присвоена особая форма, таинственная, хотя и простенькая, и по которой посвященные могли бы признать в них именно то, что они собою в этот миг представляли.

«Если бы на всех нас были надеты простенькие черные куртки с бархатными отложными воротниками, — мечтал Петруша, — на плечах бархатный же квадратный погончик, вроде как у студентов-технологов, но обшитый кругом серебряным галуном и с серебряным же изображением на середине мертвой головы, как эмблемы мужества и непреклонной воли…»

И под эти грезы шагалось так легко, свободно и бесстрашно.

В трех шагах от дома Лярских все трое, однако, вдруг остановились и перевели дух.

Из мутного ли сумрака тихой захолустной улицы, с неба, или из-за неведомых пределов, — но на них будто что-то глянуло — страшное, дикое, лохматое, дышащее смертью, мраком и холодом.

По спинам всех троих скользнули будто мокрые змеи. Они даже замешкались было в нерешительности, вдруг ощущая жестокую окаменелость в мышцах. Но Верхолетову было стыдно сознаться в своих ощущениях Петруше. Точно так же и Петруша устыдился Верхолетова. А Гринька просто не умел разобраться в осадивших его чувствах, и по простоте душевной думал, что, может быть, такие ощущения всегда сопровождают самые интересные игры. Ведь страшно же ему было в детстве прятаться в темной комнате? А разве прятки неинтересная и плохая игра?

И урезонив себя так, он вдруг коротко и весело заржал, как молодой жеребенок, выпущенный из темного стойла на майское поле.

— Гы-ы-и…

И этот внезапный смех сразу же отогнал жутких чудовищ, выглянувших из-за туманных далей. Душные туманы будто прорезало бодрым и свежим лучом.

Петруша сделал несколько шагов, полуоткрыл калитку во двор Лярских и тихо спросил, пытаясь уже улыбаться:

— И что же, мы начнем? Да?

— Гут! — выговорил Верхолетов и вдруг добавил: — Отступают только трусы!

Добавил он это собственно для самого себя, чтобы заглушить последние остатки страха в своем сердце. Но Петруша принял это за намек на то ощущение, которое так властно охватило его минуту назад. Может быть, Верхолетов успел что-либо подметить на лице Петруши? Ужели да?

Он горделиво выпрямился и широко распахнул полотно калитки.

— Да будет так. Позор трусам! Отступлению радуются только мерзавцы! — произнес он, в свою очередь, не без пышности.

— Гут, — тихо кивнул Верхолетов, — же сюи прэ! — добавил он по-французски. — Ком тужур.

Его толстоватые губы раздвинула улыбка. Он хотел казаться беззаботным, как молодой жуир, как богатый мот.

— Кабалеро! — почти с улыбкой повернулся он затем к Гриньке. — А вы станьте вот здесь, будьте любезны, и если в этом переулке появится чья-либо предательская тень, свистите во все горло, благо горло вам Господь Бог дал презевластое! Ну-с, кабалеро! Будьте любезны! Станьте именно вот здесь!

Лицо Верхолетова в эту минуту показалось Петруше столь великолепным, столь блестящим изысканным хладнокровием, что его сердце больно ущемила черная зависть.

Наскоро, боясь стать вторым, он подумал про себя, точно прочитал по книжке: «но молодой человек с бледным и благородным лицом все-таки первый с дерзкой смелостью переступил порог предательской таверны» и прошел через калитку во двор Лярских, опередив Верхолетова, высоко подняв голову.

III

Мягкий вешний сумрак вкрадчиво струился во дворе весь в прозрачных шелестах, в ласковых вздохах. Кусты акаций будто томились у заборов, вырисовываясь воздушными намеками. Сквозь щель в зеленой ставне пробивал свет и ложился на бархатной зелени подорожника. Припав к этой щели глазом, Петруша сообщил Верхолетову:

— Они здесь обе. И Дашок и Глашок. Сидят в столовой. Глашок вышивает туфлю, а Дашок нюхает табак. Вот никогда не знал, что Дашок занимается нюханьем табаку! — удивился он. И опять припал глазами к щели. Теперь он увидел и попугая «господина Кро», и «Помадку», мирно дремавшую на гарусной подушке, и кота «Мурза-Мурзу», щурившего светящиеся фиолетовые глаза.

— Все благополучно? — справился у него Верхолетов, чувствуя тонкий холодок в пальцах.

— Все благополучно! — ответил Петруша и оторвался от окна. Поспешно он надел затем на свое лицо черную полумаску, желая и в этом опередить Верхолетова.

Верхолетов последовал его примеру:

— Начнем, когда так, оперировать, — ободрил он Петрушу снисходительно.