С гор вода

«С.-р.», «c.-д.», «платформа», «товарищ», «шпик», «произвол» — без труда научился выговаривать язык. Сердце зажглось так безудержно новыми симпатиями и новой ненавистью, и задремавшая под скучный шелест учебников фантазия проснулась от грохота событий. Само собой разумеется, что былые страхи перед переэкзаменовками исчезли, яко дым. Захотелось невероятных дел, подвигов, приключений, когда-то давным-давно пережитых в детстве в фантастических битвах с команчами, в сказочных охотах за черепами.

Как-то встретившись в большую перемену с восьмиклассником Верхолетовым, который носил очки и поэтому почитался лучшим толкователем Бебеля, Петруша спросил его:

— Надеюсь, в твоих жилах течет самая настоящая кровь, а не маниловские слюни?

Верхолетов кивнул головою.

— Надеюсь. А что такое?

— У нас проектируется маленькое дельце, — хмуро сказал Петруша и слегка побледнел.

— Оно обмозговано партией? — осведомился Верхолетов почтительно.

Петруша опять чуть-чуть сконфузился и по привычке пожал худенькими плечами.

— Нет, оно задумано одним лицом за свой страх и совесть!

На его щеках выступил слабый румянец.

— У-гу, — поддакнул Верхолетов, сжав губы трубкой. — И я могу понадобиться на это дело? — спросил он затем.

— Вот в этом-то и весь вопрос, — заметил Петруша. — Как-нибудь я позову тебя к себе попить чайку. И тогда обсудим это дело вплотную… если в твоих жилах не цветочный одеколон!

— У-гу, — опять поддакнул Верхолетов, впрочем, с оттенком уклончивости в голосе.

А Петруша весь точно воспламенился. Стукнув себя в грудь кулаком, со слезами на глазах и с дрожью в голосе он выкрикнул:

— Не все же нам быть кисейными барышнями революции! Люди гибнут, жертвуют собой, а мы… мы…

Он не договорил, задохнувшись, и пошел прочь от Верхолетова, застыдившись выползших из глаз слез.

«К чёрту кисейные мармелады! — думал он. — К чёрту!»

Домой возвратился он возбужденный, как и всегда в эти последние дни, точно ужаленный самыми невероятными замыслами, поминутно загораясь необузданною грезою. Два дня, однако, он боролся с соблазном, видимо каким-то инстинктом угадывая смертельную опасность. Но боролся не напряженно. Сердце в эти минуты мечтаний билось так благородно, а молодая грудь так непреодолимо рвалась к самой кипучей жизни и к самым невероятным приключениям, что отнестись к задуманному критически прямо-таки не приходило в голову.

Инстинкт замолчал, испепеленный пылкостью фантазии. Петруша решился действовать и послал к Верхолетову с горничной Наташей записочку следующего содержания:

«В борьбе обретешь право свое.

Дорогой товарищ! Приходи сегодня ко мне в семь часов вечера попить чайку. Один на один я изложу тебе некоторый замысел одного лица, если в твоих жилах кровь, а не клюквенный морс. Жду!

Твой П. Б.»

Отправив письмо, он долго бродил у себя по комнате, возбужденно потирая холодеющие ладони. В его голову толкалось:

«А ведь это начало самого настоящего заговора? Значит, я заговорщик? Да?»

И румянец вспыхивал на его щеках. Наполовину — от удовольствия, наполовину — от жуткости.

Наташа вернулась с ответом не скоро, и Петруша, весь сгорев от ожиданий, вырвал из ее рук ответную записку, едва не свихнув ей пальцы. Вот что писал в ответ Верхолетов своему другу:

«Пролетарии всех стран, объединяйтесь!

Товарищ! Ты знаешь, что я принципиально против всяких бурных выступов. Прийти же к тебе пить чай не могу, так как отозван на шоколад к Образцовым. Понятно, мою записку предай пламени.

Твой T. В.»

«Трус, — подумал Петруша, дочитав до конца записку Верхолетова, — шоколад Бормана, а не сознательный гражданин!»

И на его глазах выступили слезы досады, беспомощности и тоски.

Ночью ему снились темные коридоры, в которых он блуждал одинокий, всеми покинутый, со слезами в глазах и коротким кинжалом у пояса. А утром, едва раскрыв глаза, он медленно процедил сквозь зубы:

— Карамбо! Как все на свете мелко, ничтожно и пошло!

Но Верхолетов оказался не трусом.

Осведомившись при встрече о замысле «одного лица», иначе сказать — Петруши, он, действительно, сперва широко раскрыл глаза. Но затем свернул губы трубкой и выговорил:

— У-гу. В самом деле не бланманже у нас вместо сердца. Я согласен!

— Ты? — воскликнул Петруша, точно пораженный громом, в свою очередь. Верхолетов усмехнулся одною половиною губ.

— Я, Тарас Верхолетов! — выговорил он скромно, но твердо.

— Ты — благородное сердце! — совсем задохнулся Петруша. И крепко пожал его руку.

II

Старухи Лярския — Дарья Панкратьевна и Глафира Панкратьевна или, как они звали друг друга, Дашок и Глашок, — приходились двоюродными тетками Петруше. Жили они на окраине города в собственном каменном домике, низеньком, заново выкрашенном в мутно-кофейный цвет, с веселыми зелеными ставнями. Домик стоял на обширном пустынном дворе с полуразрушенной теплицей в глубине, по плоской черепичной кровле которой Петруша некогда так любил путешествовать, мысленно называя тогда эти свои путешествия восхождением на вулкан Чимборозо. Высокие заросли лопухов казались ему тогда вигвамами враждебных индейцев, а кустики белых акаций у забора — снежными вершинами горделивых Анд.