Русское язычество. Мифология славян

Стоит ми, стоит, свитлонька ноча…
Ой, дай, Боже!
А в тий свитлонци гей газдиненька,
В на соби ходит, з члядью говорит,
З члядью говорит, в кватирку ся дивит,
Дивится, дивит, в чистое поле,
Ой, висмотрила дивное звирье,
Дивное звирье, тура-оленя,
На головци ж му та девять рижкив.
Ой, крикнула ж вна на свои слуги:
«Служенки ж мои найвирнийшии!
Верить же соби шовкови сити,
Други застрийте яснии стрили,
Чей спиимаете дивное звирье,
Дивное звирье, тура-оленя.
Як поймаете, вид разу вбьете,
Вид разу вбьете, роги зщибете,
Роги зщибете, щубу здоймете,
Ой, принесете, та й повисите,
Та повисите в новий свитлонци,
В новий свитлонци, чом на стинонци,
Все ж того буде гей газдиненьци».

Здесь ясно воспоминание о древней охоте на этих зверей, о которой не раз говорится в наших старинных летописях и сочинениях. Затем эти звери представляются в чрезвычайно мифической оболочке. Так, в одной колядке, например, черный тур говорит молодцу, который промахнулся, что он убьет его после, в воскресенье, и через то добудет такую славу, что достанет себе девицу.

Як надибали чорного тура,
Чорного тура, грубого звиря,
И снипок стрилок не достриляе,
И сив коничок из ниг спадае,
Гордий молодец з страху вмливае,
А чорний тур так промовляе:
«Не бияся мене, не забьеш ти мене.
Поиидеш же ти в недилю рано,
Тогда ж ти мене та й постриляш,
А за славоньку панну достанеш».

В другой колядке на одном из рогов тура-оленя поставлен терем, а в этом тереме — красная девица.

Дивнее звиря тура-оленя,
Що на головци девять рижичкив,
А на десятим терем збудован,
А в тим терми кгречна панночка.

Далее описывается, что она шинок держит и за неплатеж денег берет с трех молодцов коня, саблю и шубу. Кажется, все, что относится к этой девице и молодцам, составляет особую песню, не имеющую связи с рогами тура и приставленную к песне о туре случайно. Но вообще тот образ, что на рогах у тура или оленя происходят сцены человеческой жизни, вероятно, был присущ народной поэзии и основался на забытом теперь мифологическом представлении; на это указывает другая колядка, в которой поется, что от ветра высох Дунай и зарос зельем; по этому зелью пасется олень, на нем пятьдесят рогов и тарелка; на тарелке золотой стольчик, на стольчике молодец играет на гуслях и поет.

Ой, за гори-долу витер повивае,
Дунай висихае, зильем заростае,
Зильем трепетьом, вшеляким листом;
Дивное звирье спасуе зилье,
Спасуе зилье сивий оленець,
На тим оленци пятдесят рижкив,
Пятдесят рижкив, еден тарелець,
На тим тарельци золотий стильчик,
На тим стильчику гречний молодец
На гусли грае, красно спивае.

Волки встречаются в козацких песнях в мрачных образах. Волки растаскивают кости умершего козака.

Вовки сироманци набигали,
Козацьки кости розношали
По байраках, по долинах,
По козацьких прикметах.

Козак, ожидающий смерти в степи, называет волков и лисиц своими братьями и сестрами.

Ой, у поли вовки та лисици,
Ой, тож мои брати и сестрици.

Волк — образ страха вообще: мать, предостерегая своего сына от всякого рода опасностей, иносказательно говорит, чтоб он не ходил в темный лес, где его может съесть волк.

Не иди, синку, в темний лис,
Ой, там тебе вовк изъисть.

Вообще погибель выражается символическим образом съедения волком. Девица, которая хочет выразить мысль, что ей не жаль, если б она лишилась немилого, и жаль было бы, если б погиб ее милый, представляет это таким образом, будто того и другого съели волки.