Русские, или Из дворян в интеллигенты

От Пушкина к Францу не перешел резко оригинальный образ рыцаря, полюбившего самое Мадонну. И сама по себе дерзость гения, даже в божественной теме рискующего на гротеск, — каков тут дьявол, формалист преисподней, адский демагог? Не дорос Франц и до поэтики зрелого Пушкина, не боящегося обыденной простоты: «Путешествуя в Женеву…» — такая бесхитростная точность адреса встречи с «виденьем», пожалуй, не в духе и Василия Андреевича Жуковского. А главное, Пушкин не хотел отдать персонажу «Сцен» свое лирическое переживание, глубоко личное свойство — смешение дерзкой чувственности с благоговейно духовной любовью. То, что отражалось и в вольных шутках («богоматерью», «богородицей» осмелится он назвать некую даму, имея в виду сравнить ее с языческой Венерой, «матерью Амура»), и в стихах, исполненных лирической серьезности («моя Мадона» — о Наталии Николаевне).

Коротко говоря: из стихов, подаренных Францу, ушел — Пушкин. Остался — Франц, способный сочинить балладу, замечательную, не хуже — шутка сказать! — Жуковского. Но сам «рыцарь бедный», существо «непостижное уму», стал персонажем привычной баллады, жанра, излюбленного и сентименталистами и романтиками.

Как «Светлана». Как «Замок Смальгольм». Как «Рыцарь Тогенбург», который, будучи явлением чистого жанра, стал, особо отметим, как раз по этой причине добычей пародии: Козьма Прутков, это блистательное создание братьев Жемчужниковых и А. К. Толстого, якобы сочинил «Немецкую балладу» — о бароне Гринвальдусе, давшем обет неподвижности и воздержания от еды.

Повод — тот же, что у Жуковского — Шиллера: «Отвергла Амалья баронову руку!..» И вот:

Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют…
Барон фон Гринмльдус.
Сей доблестный рыцарь.
Все в той же позицьи
На камне сидит.

То есть, с точки зрения насмешников середины XIX века, ведет себя, как идиот.

И ведь пародии понадобился совсем незначительный сдвиг! Фанатическая верность рыцаря Тогенбурга никак не предполагала юмористического восприятия ситуации — но как же, оказалось, легко было обернуть эту сосредоточенность, эту гипертрофию, это «слишком» (вспомним, что было говорено о «слишком личной», «слишком субъективной» поэзии Жуковского) — «уродством»! Свойством шаржа, карикатуры, пародии.

А попробуйте, замечу я вскользь и потому бездоказательно, спародировать пушкинского «Рыцаря бедного». Хотя и пробовать незачем: нет ни единой (!) пародии, сумевшей шаржировать пушкинскую поэтику. Что неудивительно: как окарикатурить гармонию, «равномерность идей и ощущений»? За какую ниточку ухватиться, чтоб размотать неразма-тываемый клубок?..

Как бы то ни было, возблагодарим судьбу, давшую русской поэзии Жуковского. Но — какое все-таки счастье, что у нас был — есть? — Пушкин.

САМ С УСАМ, или РУССКИЙ ГУСАР Денис Давыдов

…Сам творец своего поведения.

Грибоедов — о Денисе Давыдове

В славной жизни Дениса Васильевича Давыдова был случай, который иначе, чем курьезным, вроде бы и не назовешь. Хотели было дать ему командование конноегерской бригадой — что было и лестно, и даже выгодно: бригада располагалась как раз возле его орловского имения, — и вот от этой-то чрезвычайной монаршей милости он вдруг отказывается. Почему? А потому, что в таком случае пришлось бы сбрить усы: егерям они — не по форме!

То есть пришлось бы изменить свой облик, изменить своим стихам, где этот атрибут гусарской красы был утвержден и воспет, — да и в посланиях самых именитых поэтов к нему сия «вывеска силы и мужества», как он выразился, отмечалась всенепременно: «и завитки твоих усов… усач… столбом усы, виски горою… мой друг, усастый воин… твой ус красноречивый…»

Так посмеемся ли над нерасчетливым чудачеством?

Мы смотрим на своих замечательных предков то так, то этак. То до такой степени снизу вверх, так пластаемся у подножия пьедесталов, что не только себя, но и их оскорбляем своим пресмыкательством; а то, случается, начинаем взирать свысока. Это в зависимости от того, покаянно ли или хвастливо настроено общество в данный момент. Сейчас — и нагло, и еще не оставив самоуничижительной моды втаптывать себя в грязь, однако случай, о коем я рассказал, и нынче может настроить на снисходительный лад. В самом деле, экий, право, чудак, рекордсмен тщеславия, гусар-кокетка…

Но погодим усмехаться, обличая тем свое пристрастие к нынешним стереотипам.