Рок умер – а мы живем

Но так, не простившись, уйти невозможно. Хватятся, ещё спьяну переполох поднимут, начнут искать. Игорь разозлится… Что бы сделать?.. Прислушался. Пения не слышно. Позвонить, сказать: срочно нужно отойти. Срочное дело… Да, это самое оптимальное… Главное сейчас – выйти. Через минуту-другую вполне может заглянуть Инна или ещё кто-нибудь. Утащат…

Затыкал окурок в песок, взял из гардероба пальто и выскочил за дверь, поднялся по лестнице. Быстро пошёл по тротуару… Так, так… Стал перебирать в памяти, номера чьих мобильников из редакции у него есть. Прямо Игорю лучше не звонить – начнутся расспросы, уговоры вернуться…

Что-то никто не вспоминается. Чащин остановился, достал телефон, раскрыл адресную книгу… Действительно, нет. Несколько служебных, но сейчас они без толку… Надо иметь, хотя бы Натальин. Тем более, оказалось, она почти землячка – из какой-никакой, очень Западной, но всё же Сибири.

Так что? Просто исчезнуть нельзя… Мелькнула мысль вернуться, присоединиться к остальным, сидеть, делать вид, что пьёт; но вовремя нашёл выход. Быстро набрал номер секретарши. Гудок, второй…

– Редакция «Твоего города», – приятный голос.

– Добрый день, это Денис Чащин. Я тут… – На секунду замялся. – В общем, не могли бы вы позвонить Игорю Юрьевичу, сказать, что мне срочно нужно было уйти? По семейным обстоятельствам. Что-то я не могу до него дозвониться. Не ловит… Хорошо?

– Хорошо, я записала, сейчас буду пробовать.

– Спасибо. – Чащин нажал «отбой», потом вовсе отключил телефон. Пошагал к метро.

Не очень-то удачный выход, но всё лучше, чем просто исчезновение. Да. Всё нормально.

Домой… Хоть бы Димыча ещё не было – побыть одному.

Но только переоделся в треники и футболку, попил воды и прилёг на диван, в замке зашурудил ключ. Ну вот…

– О! – удивился Димыч. – А сказал, что на работе.

Чащин поморщился:

– Отпросился, голова болит.

С минуту Димыч помнил о его больной голове – передвигался по комнате тихо, – а потом не выдержал:

– Всё, я решил – уходим мы из Союза. Достала эта волокита вся.

– Кто – мы?

– Ну, я, ты… Или ты хочешь остаться? А?.. Блин, за какой-то месяц в гниль превратились! Не ожидал я от Сергея. Куча замов, секретарши, бумажки. Компьютеры закупили новые… Заросли херней.

Чащин хмыкнул:

– Ты ведь тоже хотел.

– Что хотел?

– Кабинет, бумажки… – Чащин лежал лицом вверх, глаза закрыты; он медленно куда-то плыл. В таком состоянии говорить было даже приятно.

– Я?! – возмущённый вскрик Димыча.

– Только не ори. Спокойно. Ты говорил, что хочешь стать каким-то его заместителем.

– Ну да – по молодёжной культуре. Хотел собирать творческих ребят, газету, может, выпускать, концерты устраивать. Всё такое. Планов куча была. А тут… Шествие провели, и снова – тишь. Какие-то переговоры вечные в узком кругу, мониторинги… Гниль, говорю же.

– Слушай, Дим, – не открывая глаз, Чащин подложил под голову подушку, улёгся удобнее, – слушай, а если бы тебя взяли в этот узкий круг, зарплату дали – тыщу баксов, кабинет, компьютер, ты б возмущался? Только честно.

– Я бы…

– Честно давай, честно.

– Да, возмущался бы, если бы видел такое… Я и сейчас говорю.

– Вот и не берут поэтому.

Димыч фыркнул:

– Ну и хрен на них! Других найду – АКМ есть, НБП…

– Ты же говорил, что НБП – несерьёзно. Яйцами кидаются.

– Хоть яйцами, но действуют. Наговорились уже, надо ломать. Достало!.. Во, кстати! – Димыч вскочил. – Я тут в Интернете нашёл. – Он уверенно, по-хозяйски включил компьютер. – Новая песня Шевчука! Черновая запись, но кто-то выложил… Послушай – актуальная тема.

Зазвучала акустическая гитара, наигрывая невнятную, корявенькую мелодию. А потом послышался такой же невнятный, хмельной голос Юрия Шевчука:

Контрреволюция, наехав на нас,
Довела до больницы, вырос живот.
Рок-н-роллы стёрты, я учусь играть джаз,
Но меня рвёт – полный рот нот.

Старости нет, есть только усталость,
От баррикад ничего не осталось…

Чащин представил, как происходила эта запись: певец сидит за столом, на котором полупустая бутылка водки, стакан, переполненная пепельница и диктофон. И, борясь с опьянением и в то же время благодаря ему, Шевчук нанизывает друг на друга пришедшие на язык фразы, превращая их в какую-никакую, но песню…

– Вот, вот, это! – вскрикнул Димыч. – Слушай!

Есть в демократии что-то такое,
До чего неприятно касаться рукою.
Хрипит перестройка в переполненной кухне,
Ждёт, когда эта стабильность рухнет [28].

– А? Охренительно? В самый точняк! – Продолжение песни Димыча явно не интересовало. – Как?

– Да никак. Обычная его конъюнктурщина. Когда надо, про мальчиков-мажоров запел. Потом про церкви, про Чечню. Теперь – это. Поэтому и держится на плаву. Никогда Шевчука не любил…

– Да какая, блин, конъюнктурщина?! Я к тебе как к человеку… Чё ты уперся-то?