Рок умер – а мы живем

«Вот-вот, сначала водолазку, потом футболку, потом можно вообще на работу не пойти». И вдруг явственно представил, что у него случился запой. Сегодня вечером напивается так, что завтра в восемь утра не может встать. Жестоко болеет, похмеляется, но перебарщивает и напивается снова. И так день, два, три. Сначала пытается врать Игорю по телефону, что болеет, а потом уже просто пьёт. Снимает деньги со счёта, покупает водку, пиво, кой-какую закуску… В итоге приходит на работу и узнает, что его уволили. Пьёт уже от безысходности. Денежные запасы быстро кончаются, за квартиру платить нечем. И – что? Месяца через три он вполне может оказаться на улице. Без денег, без крыши над головой, без друзей. Игорь, конечно, не примет обратно, не поможет. Макс пустит переночевать пару раз, а потом пошлёт; Димыч запросто уедет домой, а он не поедет, не вернётся – взрослый всё-таки человек. Стыдно. Когда-то сбежал от родителей, давал понять, что всё у него отлично, всем доволен, и вот взять, заявиться: принимайте, старики, кормите…

Вошёл Димыч, лицо хмурое; присел напротив, вздохнул, словно подслушал мысли:

– Да, Дэнчик, хреновые дела-а… Прикинь, на Сахалине для жильцов вводят платный проезд в лифтах. Это ж…

– Всё! – защищаясь, Чащин вскинул руки. – Сегодня ни о чём!.. Я устал, я хочу отдохнуть.

Димыч понимающе покивал, достал из пачки свою «Приму» с фильтром, щёлкнул китайской зажигалкой. Выдержал в молчании минуты две, потом признался с оттенком гордости:

– Я вчера с Юлькой трахнулся.

– Да?.. Поздравляю.

– Да не с чем.

Чащин усмехнулся. Он всячески внушал себе, что ему плевать, но любопытство росло, и наконец не выдержал, спросил:

– А когда вы успели-то?

– Ну-у… Да в клубе. Гуляли, потом зашли… В туалете. Мерзко на самом деле. Я всегда мечтал в клубном туалете, думал, кайфово будет, как в фильмах, а оказывается… Да и Юлька, конечно. – Димыч поморщился.

– Что? Она же тебе нравилась.

– Так-то внешне ничё. А так… За собой вообще не следит… в смысле, как женщина. Под мышками волосы, ноги колючие. Запах какой-то… Б-бе… – Он затушил сигарету, глотнул что-то из чашки. – Я даже спросил, почему она так. Ведь симпатичная. У неё сразу истерика, блин. Стала орать, что она не тёлка по вызову, что решила мне сделать приятное за то, что флаги тогда помог тащить, а оказался обычным. Дура, в общем, какая-то… Знаешь, я всё время про Олесю вспоминаю. Вот девчонка! Всю бы жизнь, кажется, с ней прожил, и не надоело бы. Жалко, что проститутка… И эти максовские тоже… Может, к Максу сгоняем?

– Я никуда не поеду. Я тебе уже сказал – мне надо отдохнуть.

– Ну и не поедем, – легко согласился Димыч. – Счас я посуду помою, приготовлю чего-нибудь. Похаваем, выспимся… Можно я магнитофон включу?

– Включай. Только спокойное что-нибудь.

– Спокойное… – Димыч противно заскрипел подкассетниками. – «Кино» пойдёт? У меня тут есть раритетные записи, где Цой на басу играет. По-моему, лучшее, что он сделал. Послушаем?

– Ну давай.

Димыч вставил кассету в свой старенький Philips, вдавил клавишу Play. Зазвучала мелодия песни «Последний герой». Действительно, утяжелённая по сравнению с известной по пластинке фирмы «Мелодия»…

– Следующая тема вообще классная будет, – пообещал Димыч; помолчал и всё-таки заговорил о том, что не давало покоя: – Скорей всего, ничё у нас с этими Андреями не получится. Для группы настоящие единомышленники нужны, а здесь… Это им не подходит, это надо подправить, это слово нежелательно… Как думаешь, окончательно с ними ругаться или ещё попробовать?

Чащин в ответ прикрыл глаза, привалился затылком к стене, пожал плечами. Димыч вздохнул:

– Плохо, что ты равнодушный такой. Ты ведь не был таким никогда, Дениска…

– Всё, хорош. Давай послушаем.

Цой допел последнюю фразу песни про последнего героя.

– Вот, сейчас! – оживился Димыч. – Слова, правда, плохо…

Из маломощного и наверняка порванного динамика послышались щелчки поставленного на бешеную скорость метронома (но, скорей всего, щёлкала драм-машина), затем вступил ударник, ритм-гитара, появились аккорды-крючочки соло-гитары, забубнил чётко прописанный бас. И откуда-то из глубины инструментала всплыл почти неразборчивый, но надрывный голос:

Ты смотришь назад, но что ты можешь вернуть назад?
Друзья один за одним превратились в машины.
И ты уже знаешь, что это судьба поколений,
И если ты можешь бежать, то это твой плюс!

– Разбираешь слова? – тихо, потянувшись к Чащину, спросил Димыч.

– Я эту песню наизусть знал когда-то. Даже на гитаре разучивал…

Ты мог быть героем, но не было повода быть,
Ты мог бы предать, но некого было предать.
Подросток, прочитавший вагон романтических книг.
Ты мог умереть, если б знал, за что умирать… [21]