Рок умер – а мы живем

Про него забыли. Офицеры, как осаждённые в крепости, сидели в канцелярии; Гурыч то и дело соединял их со штабом отряда, с начальником участка. Потом прапор и зампобою спустились в оружейный склад, где хранились резервные автоматы, гранатомёты, станковые пулемёты, цинки с патронами. Пробыли там минут двадцать… Чащин, наскоро умывшись, счистив с сапог желтоватые потёки, следил за офицерами с удобной позиции – скрываясь за приоткрытой дверью столовой. Как раз напротив канцелярии…

В половине двенадцатого начзаставы, Пикшеев и прапор ушли в семейный корпус. В канцелярии остался только замполит, тихий, мягкий мужик, никогда не грузивший личный состав многочасовой политподготовкой, зубрёжкой устава. Чащина подмывало поговорить с ним, узнать подробности. Удержала мысль: «И он как всё шакальё. Получше, но такой же»…

Уходя, начзаставы приказал Гурычу:

– В двенадцать ноль-ноль строй заставу на плацу.

– Есть. А кто отдыхает, товарищ капитан?

– Всех. Потом доспят.

Гурыч был одного призыва с Чащиным. То есть – без месяца дембель. Родом из Череповца, всегда подтянутый, относящийся к службе без излишнего рвения, но серьёзно, стойко терпящий все «тяготы и лишения армейской службы». Сейчас он сидел за пультом поблёкший, осунувшийся, будто двое суток не спал. Из радиоточки монотонно звучала музыка – то ли Бетховен какой-нибудь, то ли Шостакович… Чащин вышел из столовой.

– Ну что, Саня, как там? – кивнул на большой чёрный телефон.

– Хреново там, усиленную вводят… хрен знает на сколько… Меня вчера командир обещал с первой попуткой в гарнизон отпустить – зубы все в дырах… Теперь, бля… И с приказом хрен знает как… Его ж Горбач подписывать должен…

– М-да, – вздохнул Чащин. – Может, переменится. Это ведь…

– Да заебали они уже со своими переменами! – громко, не выдержав, перебил Гурыч. – У меня братан в Афгане осколок получил, теперь тут какие-то батальоны погранусиления формируют. Порядок наводить…

– Какие батальоны?

– Ну, такие – погранусиления. Из штаба звонили, я послушал, – по два-три самых надёжных с заставы приказано отправить в отряд, железную дорогу, почту, горком в Сортавале взять под охрану, не допускать дес… дестабилизации… Только, – Гурыч спохватился, – никому ничего. Понял?

– Ну ясен перец!

– Поднимись, разбуди там, кто щемит. Построение будет сейчас.

В двенадцать весь немногочисленный личный состав собрался на плацу перед заставой. Гурыч, как в праздник, поднял на флагштоке вылинявший до розовости красный флаг. Погода была отличная – тепло, но не жарко (солнце за дымкой), сухо; вкусно пахло вызревшими травами, начавшими опадать и преть берёзовыми листьями… Многие из парней ничего о случившемся в Москве не знали и сейчас пытались друг друга расспрашивать.

– У Горбачёва инфаркт или что-то там… Янаев теперь президент.

– Какой Янаев?

– Ну, который вице-президент.

– Ой, твою мать!.. А министр обороны?

– При чём здесь министр обороны?! Мы лично президенту подчиняемся.

– Чё?

– Дебил ты, Терентий. Второй год служишь…

Чащин стоял на своём месте, за широкоплечим Макаром, и улыбался. В отличие от других, он был в курсе, успел оценить, решить, как будет себя вести.

Оглядев строй, Гурыч набрал в лёгкие воздуха и скомандовал:

– Застава! Станвись… р-равняйсь… смир-рна-а! – И ушёл докладывать.

Через пару минут напряжённой тишины и бездвижности появились начзаставы и остальные. Одеты были не в повседневные скучные камуфляжи, а в полевую форму офицеров Пограничных войск КГБ СССР. Стянутые ремнями и портупеями, с наградными колодками на груди; над правой ягодицей у каждого – кобура. Лица торжественные, движения чёткие. Почти по-строевому спустились на плац, расположились согласно порядку: начзаставы по центру, замполит справа, на шаг сзади, зампобою – слева. Прапор метрах в двух от зампобою, напротив хозотделения…

Оглядывая бойцов, начзаставы остановился на Сане Кукавко.

– Ефрейтор Кукавко, – произнёс с гневным изумлением.

– Йя!

– Где ваша медаль?

С полгода назад, будучи часовым, Саня увидел в небе маленький спортивный самолёт. Конечно, доложил дежурному на пульте, дежурный на пульте – дежурному офицеру, а тот – в штаб отряда. Оттуда тоже, наверное, куда-то там доложили. В итоге Сане вручили не какой-нибудь алюминиевый значок или часы, а самую настоящую медаль – «За отличие в охране государственной границы СССР» – в бархатной коробочке и с удостоверением, подписанным Председателем Верховного Совета. Такой медали ни у одного офицера на их заставе не было. Обмывали с шутками: «Побольше бы таких нарушителей», – потом фоткались, цепляя её по очереди на свои парадки.

– В тумбочке лежит, товарищ капитан, – тревожно ответил Кукавко.

– Не дело награду держать в тумбочке. Даю минуту, чтобы надеть и встать в строй.

Саня убежал исполнять почётное приказание, а начзаставы продолжил ощупывать взглядом личный состав. Чащин спрятался за спину Макара, уставился в неокантованный, клочковато заросший затылок с двумя торчащими по бокам ушами… Команды «вольно» всё не было. Видимо, начзаставы хотел придать внезапному построению особую торжественность и значение.