Рок умер – а мы живем

Но, будто издеваясь над армейским порядком и священной тишиной, на одном из ближайших к плацу деревьев на все лады – то басовито, то тут же тенором – заливалась какая-то птичка.

– Тью-тью-тью! Ю-у, ю-у… Тью-тью-тью! Ю-у, ю-у…

Вернулся Кукавко с медалью на груди.

– Команду «смирно» никто не отменял! – вдруг рявкнул начзаставы.

Бойцы напрягли ноги, задрали подбородки, выпятили грудь. Снова пауза, длинная и напряжённая, а потом:

– Здравия желаю, товарищи солдаты!

– Здравия… желаем… товарищ… капитан! – выплеснул волнами строй.

– Воль-но. – Ещё пауза; начзаставы поправил ремень. – Сегодня средства массовой информации нашей страны сообщили, что президент Советского Союза Горбачёв по состоянию здоровья больше не может руководить государством. Вся полнота власти переходит к Комитету по чрезвычайному положению. В него вошло всё руководство: наш непосредственный начальник – Председатель Комитета государственной безопасности Крючков Владимир Алексеевич, министр обороны, Председатель Верховного Совета, Председатель Совета Министров. И Остальные. Повторяю: всё руководство страны. – Начзаставы остановился, выдохнул и продолжил громко, зычно, как на митинге: – И в этот судьбоносный для нашей Родины день, товарищи бойцы, я от имени руководителей государства требовательно прошу вас сохранять спокойствие, не терять бдительность в деле охраны государственной границы! Помнить слова присяги! Именно сейчас возможны любые провокации, беспорядки, попытки дестабилизации. И тому подобные действия. Армия и в первую очередь мы, пограничники, не имеем права ввязываться в политическую борьбу. Наша задача – охранять рубежи Родины! – Лицо капитана покраснело, брови угрожающе сдвинулись. – Приказом командующего Северо-Западным округом вводится усиленная охрана границы. За небрежность, нарушения приказов виновные будут нести строгую ответственность, вплоть до военного трибунала. Курорт кончился! Пора наводить порядок. – Речь стала терять видимость непредвзятости. – Страна наша катилась к анархии, всяческая шулупонь задрала голову. И вовремя нашлись люди, решившие всё это вымести. Остановить распад государства! – Начзаставы увидел Чащина, зло улыбнулся: – Что, рядовой Чащин, расстроился? Ничего-о, мы тебя перевоспитаем. Вылечим. Ты ведь у нас не комсомолец? Нет?

– Нет…

– Не слышу.

– Никак нет, – громче пробурчал Чащин.

– Так, завтра после утренней поверки жду заявления о вступлении. Ясно? И, – начзаставы пробежал взглядом по строю, – это касается других внесоюзных. Терентьев, Малых… Кто ещё?

– Салин, – подсказал замполит.

– Неужели? Так хорошо служит и не комсомолец? Чтоб завтра заявления лежали у меня на столе. Всем ясно?.. Расслабухи теперь не будет. Хватит! Дорасслаблялись.

Но именно в тот день расслабуха и началась. После построения офицеры скрылись в канцелярии; Ленинская комната, где стоял телевизор, была заперта на ключ. Свободные от нарядов торчали в летней курилке – под навесиком в углу заставского двора, – обсуждали последствия случившегося. В основном прогнозы были мрачные – усиленная охрана границы всегда сулила неприятности: у очередников накрывались отпуска, нарядов становилось больше, и восемь положенных на отдых часов растягивались на целые сутки – спали урывками. Но те усиленки вводились на короткое время – государственные праздники, выборы, партийные съезды, побег заключённого, а в этот раз… Да, дембель откатывался куда-то в неопределимую даль.

Один из тех, для кого скорое увольнение со службы грозило стать отдалённым, Лёха Балтин, грустно наборматывал весёлую вообще-то песню. Подыгрывал себе на единственной, без второй струны, растрескавшейся гитаре.

Уезжают в родные края
Молодцы-погранцы, дембеля,
И куда ни взгляни в эти зимние дни,
Всюду пьяные ходят они.

На вокзале карелка в слезах
Скажет тихо: «Останься, солдат»…

– Э, – оборвал Чащин, – не трави душу. Дай мне.

Лёха вздохнул, протянул гитару. И, не проверяя, как она настроена, Чащин тут же забряцал простенькую, колючую мелодию, хрипловато запел:

Они не знают, что такое боль,
Они не знают, что такое смерть,
Они не знают, что такое страх
Стоять одному среди червивых стен.

Майор передушит всех подряд – он идёт,
Он гремит сапогами, но упал – гололёд!
А мы лёд под ногами майора.
Мы лёд под ногами майора! [10]

В девять вечера набились в Ленинской комнате смотреть программу «Время». Мероприятие это было обязательным, и офицеры не решились отменить его сегодня, наоборот – расселись у самого телевизора, положив ногу на ногу. Голенища хромовых сапог ослепительно блестели. Лица суровые и одновременно довольные.