Рок умер – а мы живем

Спускал ведро в отверстие, зачерпывал желтовато-коричневую, с чёрными клочьями раскисших газетных обрывков жижу, поднимал и, икнув от отвращения, обнимал склизкую дужку ведра пальцами… Если ведро было не совсем полным, прапор возвращал, заставлял зачерпывать по новой – «не скупись». А потом, когда Чащин тащил ведро, бросал пожелания-приказы:

– Не расплёскивай. Аккуратненько.

Поначалу запах был терпимый – Чащин работал с верхним, свежим слоем, – потом началась синева. Вроде бы и не особо вонюче, но так, что в животе сжималось и посылало вверх рвотные спазмы. Хорошо, что желудок был пустой…

– Товарищ прапорщик, – Чащин не выдержал, – разрешите за противогазом сбегать.

– Слушай, боец, может, тебе женщину в целлофане?

– Ясно…

Ещё ведро, минут десять, изо всех сил не спеша, до овражка… А если исчезнуть? Уйти по лесу куда-нибудь, забиться в одном из многочисленных ДОСов? Свернуться на сухом полу, уснуть. Пускай ищут… А что потом?.. Осторожно, чтоб не обрызгаться, Чащин выливал жижу и брёл обратно. Минут пять отдыха.

– Разрешите перекурить?

– Дочистишь – перекуришь, – с издевательским великодушием отозвался прапор. – Перед свинарником.

Но до свинарника не дошло. Даже сортиром не успели по-настоящему загнобить. Часа через полтора на крыльцо выскочил дежурный – сержант Саня Гурьянов, – необычно для себя заполошно крикнул:

– Товарищ прапорщик, срочно в канцелярию! Очень срочно!

Прапор поднялся:

– Продолжай. И без перекуров! – Пошёл и тут же остановился. – Что нужно ответить?

– Есть.

Конечно, как только он скрылся, Чащин забежал за сортир, вытер о траву руки, вытряхнул из мятой пачки «памирину». Несколько раз затянулся, с удовольствием выдохнул едкий, серый дым изо рта и ноздрей. Прокашлялся. Выглянул из-за угла – прапор не появлялся. Ещё покурил. Затушил чинарик, сунул за отворот камуфлированной шапочки-пидорки. Вошёл внутрь сортира, зачерпнул очередное ведро. Поставил рядом с отверстием. Снова посмотрел на дверь заставы. Пусто. Подождал, потом отнёс ведро, вылил в овражек. Вернулся. Прапора не было.

Почувствовав тревогу, Чащин медленно, осторожно стал приближаться к крыльцу. Он был почти уверен – сейчас в канцелярии решают что-то насчёт него. Неужели на губу? Вполне могли сообщить в отряд о его залёте – стукануть-то есть кому… Приоткрыл дверь, сунулся в дежурное помещение. Что-то строго бубнило радио…

– Гурыч, – позвал Чащин, – прапор где?

Дежурный поднял на него глаза, сморщился, словно отвлекли от важного дела какой-то мелочью, махнул рукой, зашептал:

– Иди в баню, послушай. Я транслятор включу.

– Что слушать? Где прапор?

– Иди, говорю!..

В предбаннике на подоконнике стояла колонка, из которой во время помывки звучала музыка, иногда прерывающаяся взвоем сирены – значит, «система» сработала, надо одеваться и бежать за автоматом… Сейчас же вместо музыки и сирены – голос диктора. Не спуская глаз с крыльца заставы, стоя на пороге, Чащин слушал.

– …Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой…

За последние годы он много чего видел и слышал, с удовольствием наблюдал по телевизору за словесными баталиями на съездах народных депутатов, на партийной конференции, привык ухмыляться многочисленным заявлениям, но сейчас было что-то особенное, что-то из ряда вон.

– В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, – чеканил фразы диктор, – хаоса и анархии вводится чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, а для управления страной образуется Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР – ГКЧП СССР.

Стало жутко, тело стянул, съежил страх. Более острый, чем вчера, когда, вернувшись пьяноватым, отдохнувшим, умиротворённым, увидел на крыльце выстроившихся офицеров, их злобно-кровожадные рожи… Но вместе со страхом каким-то обрывом внутри плеснулся и азарт любопытства.

– …Приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений, препятствующих нормализации обстановки. Временно ограничить перечень выпускаемых центральных, московских и областных общественно-политических изданий следующими газетами: «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная Звезда», «Советская Россия»…

И от этого неслыханного и нереального, уродливого, тупого, как газета «Советская Россия», которую даже офицеры, не раскрывая, передавали личному составу для подтирания, Чащин становился сильнее, с каждым словом диктора наливался твёрдостью. Словно бы рос.