Роботы утренней зари

— Наш пятисложный исполнительный орган, мадам. Пять человек, каждый служит пять лет в ступенчатом порядке, с одним повышением в год. В случае смерти или неспособности — специальные выборы. Это дает непрерывность и уменьшает опасность правления одной личности. Это также означает, что все решения должны быть согласованы, а это занимает время, иногда большее, чем мы можем себе позволить.

— Значит, если один из пяти решительный и сильный…

— …. то он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иной раз случается, но сейчас этого нет. Старший Директор — Джиновус Пандарал. В нем нет ничего плохого, но он нерешителен, а это иногда хуже зла. Я уговорил позволить вашим роботам подняться с вами на платформу, и это оказалось плохой идеей. Теперь он, считайте, злится на нас обоих.

— Почему это была плохая идея? Люди были довольны.

— Излишне довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.

— Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?

— Очень верно сказано, мадам.

— Чего же вы хотите?

— Мы хотим вас Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.

— Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая Несправедливость. Вы такой же скверный, как и Бастермейн.

— Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров: Солярия покинута, со временем так будет и с другими. Поселенцы не намерены толкать космонитов на путь вымирания, а ваша речь была направлена на вмешательство.

— И я рада этому. Что же, по-вашему, я должна был а сказать?

— Я вам говорил: мир, любовь… и вы сели. вы могли закончить меньше чем за минуту.

— Я не могу поверить, что вы рассчитывали на такую глупость с моей стороны, — сердито сказала Глэдия. — За кого Вы меня принимаете?

— За того, за кого вы сами принимали себя — за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумеет убедить жителей Бейлимира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь?

Он тяжело встал.

— Но сейчас я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.

— А когда мы узнаем, что решили ваши директора насчет меня?

— Когда они решат. А это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.

— Я сделал открытие, — сказал Жискар без тени эмоций в голосе, — и сделал это потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы и открытия. Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу только потому, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне, а на них я не могу рассчитывать.

— Я не думаю, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что леди Глэдия с ее давно поддерживаемым образом жизни могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами людей не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Я полагаю, что ты на — правил ее, и обнаружил, что можешь это сделать без вреда для нее. Это и есть твое открытие?

— Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов, и чтобы ее услышали.

— Но она сделала много больше.

— После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством народа, как и леди Глэдия, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной спаянностью, которая била в меня. Я чувствовал себя беспомощным. Затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес — не могу выразить это в словах — цвет симпатии к леди Глэдии. Я сыграл на этом, и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдии, которая подбодрила бы ее, а для меня сделала бы необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Я не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.

— И что дальше, друг Жискар?