— Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и они обе тянули несколько других ближних. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила леди Глэдия, и тянули к этому других. Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги бы ли открыты мне, леди Глэдия тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше, и тоже без моего вмешательства. Потом начались истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои кон — туры. За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в эту толпу, какое я раньше вносил в небольшую горстку людей. Я подозреваю, что эффект распространился на большую территорию, чем та, которая воспринимала мое внушение — прошел по гиперволне.
— Я не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.
—
— Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа, зараза. Одна искра может спалить лес.
Жискар задумался.
— Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдия выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства ее аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, чем больше тепла, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом. Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. Это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением, чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…
— Да?
— Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно понимает свой мозг, и поэтому знает, как управлять другими таки ми же. Мадам Глэдия, не имея ни какого опыта выступления перед тол пой, провела это дело мастерски. А насколько это было бы лучше, если бы у нас был кто-то вроде Илайджа Бейли. Друг Дэниел, ты подумал о нем?
— Ты видишь его образ в моем мозгу? Удивительно!
— Нет, я не вижу его. Я не могу принимать твои мысли, но я чувствую эмоции и настроение и знаю по прошлому опыту, что такая текстура твоего мозга ассоциируется с Илайджем Бейли.
— Мадам Глэдия упомянула о том, что последний видел Илайджа Бейли живым, и я снова услышал в памяти, что он мне тогда сказал, и думаю об этом сейчас.
— Почему, друг Дэниел?
— Я ищу значение. Я чувствую, что это важно.
— Как он мог сказать важное, не выражая словами? Если там было скрыто значение, Илайдж Бейли должен был выразить это.
— Возможно, — медленно ответил Дэниел, — партнер Илайдж и сам не понимал значения того, что он сказал.
Воспоминание!
Оно лежало в мозгу Дэниела, как закрытая книга с множеством деталей, всегда готовая для пользования. Некоторые ее эпизоды вспоминались часто из-за их информации, и лишь очень немногие высказывались только потому, что Дэниел хотел почувствовать их текстуру. Таких было очень мало, по большей же части те, которые относились к Илайджу Бейли. Много десятилетий назад Дэниел приехал на Бейлимир, когда Илайдж Бейли был еще жив. Мадам Глэдия приехала с ним, но когда они вышли на орбиту вокруг Бейлимира, на их маленький корабль поднялся Бентли Бейли. Он был довольно грубым тогда мужчиной средних лет. Он посмотрел на Глэдию несколько враждебно и сказал:
— Вы не можете увидеть его, мадам.
Заплаканная Глэдия спросила:
— Почему?
— Он не хочет этого, мадам, и я должен уважать его желания.
— Я не могу поверить этому, мистер Бейли.
— У меня есть его собственноручная записка и запись голоса. Я не знаю, узнаете ли вы его почерк и голос, но даю вам честное слово, что это его, и на него не оказывалось никакого постороннего влияния, когда он делал эту запись.
Она ушла в свою каюту, чтобы в одиночестве прочитать и прослушать запись. Затем она вышла, как бы надломленная, но сказала твердо:
— Дэниел, ты высадишься один повидать его, но сообщишь мне все, что он сделает или скажет.
— Да, мадам, — ответил Дэниел.
Он перешел на корабль Бентли, и Бентли сказал: