Рихтер и его время. Записки художника

Дом – новый, а уклад жизни – прежний. Те же торшеры, те же зеленые кресла, тот же проигрыватель и два рояля в большой комнате. Открыта дверь балкона. Тепло. Пасха в этом году снова поздняя. В глубине балконного проема широко лежит необъятный предвечерний город.

Входит Дмитрий Николаевич, сильно уже постаревший. Я – к нему. Он вглядывается и как-то с трудом вспоминает. Говорю ему:

– Дмитрий Николаевич, я – Митя. Лицо его озаряется – вспомнил: прежние добрейшие глаза.

– Митя! Ну как же… Как-кой большой…

Мы стоим в дверях балкона, говорим и, сблизя головы, смотрим на наш город. Тогда я видел его в последний раз.

Ну что ж, заглянем еще в барочную раму, в глубины темного стекла? Там прекрасный лоб со складкой-шрамом, крупные черты умного лица, и опять – отражение…

Сквозь высокие окна мутный свет. Каменные полы поблескивают латунными швами. Гулко и прохладно. На пустой стене – маленький портрет в барочной раме. Сейчас он темен и почти не виден. На дне драгоценного ковчега, под отшлифованным стеклом тихо спит время.

Глава шестнадцатая. Слава (Послесловие)

Лети, корабль, неси меня к пределам дальним
По грозной, прикати обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей…

А. С. Пушкин

На дне драгоценного ковчега, под отшлифованным стеклом тихо спит время.

Рихтер уехал. Уже много лет он за границей. Иногда я вынимаю из почтового ящика длинные конверты гостиничных фирм с открытками от него. Отвечать некуда. Он все время переезжает, нигде не оставаясь надолго. Играет в разных странах, в разных залах, разным людям. Чаще он в Европе, реже – в Японии. Летом – это Франция, Германия, Австрия, зимой – Италия. С наступлением холода он все дальше продвигается на юг, к Сицилии. Он едет за солнцем на своей небольшой, удобной машине, составив самый точный план ежедневных переездов, почти всегда небольших, от города к городу. Останавливаясь в намеченном месте, он отдыхает, играет концерт и отправляется дальше. Так ездит он по дорогам Европы, заезжая иногда в весьма отдаленные места.

Так было и у нас, лет десять назад, когда Маэстро (так зовут теперь его во всем мире) не без риска отправился на автомобиле из Москвы на восток, в Японию, останавливаясь через каждую сотню километров, чтобы поиграть людям в самых заброшенных уголках России.

Но сейчас Рихтера здесь нет, и уже давно. Есть только великолепные записи, открытки – короткие его письма и воспоминания. Вот некоторые из них:

«Домашние концерты. Их уже очень далеко унесло время. Ведь это еще улица Левитана, помните историю с петухом? Вот какая даль. Полвека без малого…»

Готовились сонаты Баха с Ростроповичем. Их всего три. И все они играются сегодня – дома, а завтра – в Малом зале консерватории.

Приглашенных немного, как и места в двухкомнатной квартире. Два прекрасных рояля занимают все пространство комнаты и почти вытесняют в коридор стул и пюпитр Ростроповича. На узкой тахте можно разместить всего четверых или пятерых гостей, кто-то ютится у открытой двери. В комнате Нины Львовны тоже люди.

Хорошо помню этот ранний весенний вечер. В окна видны верхушки деревьев, пахнет молодой листвой и мокрым асфальтом. Черные пустые крышки роялей, как две тихие запруды, держат в своей глади опрокинутые окна с вечерним небом сквозь полупрозрачные занавески. На пюпитрах зеленые тетради Peters’a и на них крупные латинские буквы – BACH.

Оба маэстро где-то здесь, но их пока не видно. Но вот – идут. Вошли. Сели. Им едва хватает места для игры. Шпиль виолончели почти в дверях. Но все как в зале. Совершенно по-настоящему.

– Ну, начали.

Это было странно. Все как-то очень неожиданно. Рихтер великолепен. Форма, пластика, движение. Ростропович же очень экспрессивен, но как много у него обертонов, каких-то чисто технических следов процесса игры, каких-то призвуков, сопровождающих музыку. Их бы скрыть, а тут, наоборот, они на самом виду. Это, будто, даже красиво, но все-таки совсем не то, что играет Рихтер.

А на другой день в Малом зале был совершеннейший ансамбль, просто чудо слитности! Виолончель и фортепьяно едины и нематериальны. Все возникает как бы из воздуха, где-то над первыми рядами партера. Трудно представить, что это можно сделать всего за один день. В артистической – счастливые лица. Оба смеются. Ростропович что-то показывает голосом и жестикуляцией из только что сыгранных сонат. Вокруг целая толпа людей, пришедших их поздравить.

Когда ажиотаж немного спал, я спросил Рихтера, почему же вчера все так странно звучало. Он сказал:

– Дома слишком тесно для его звука. А вчера он играл так же прекрасно.

А вот еще один музыкальный вечер там же.