Его концерты начинались не с музыки. О нет! Они начинались с раздевалки, с сознания, что он здесь, под этой крышей. А с его выходом на эстраду уже наступала первая кульминация! Зал бушевал! А дальше все нарастало и нарастало состояние всеобщего восторга! Когда же это кончалось? С последним «бисом»? Ну что вы! Конечно, нет! Его концерты еще несколько дней набирали силу, переполняя сознание!
Я, к сожалению, могу написать сейчас очень немного, ведь рассказывать об игре Рихтера страшно трудно! Слова не выражают это достаточно похоже, но видите, сколько здесь уже о разных концертах, а
А Рихтер между тем говорил иногда с горечью:
– У меня не музыкальный зал. Часто бывает плохо – и не замечают…
Да, это Рихтер. Это его совершеннейший внутренний слух, постоянное недовольство собой. Оно его никогда не оставляет.
– Часто бывает плохо – не замечают. Зал не музыкальный. Видите как!
Позвольте, да как же это не музыкальный?! Рихтер играет по всему свету и собирает в свои залы весь
Да,
Мы же знаем, как в России любят Пушкина! Восторженно! Шумно! Пойди попробуй показать на выставке что-то связанное с Пушкиным – все будут недовольны. И не потому, что тебя не любят. Нет! Пушкина любят. И защищают. И правильно делают! Ну а как его читают? Как понимают? Это уже по обстоятельствам, смотря кто перед тобой. Кто-то хорошо знает, помнит наизусть, кто-то – не очень, и таких много, к сожалению. А любят
Чем же владеют в Пушкине, если мало читают? Чем? Образом. Каждый своим. Он может складываться из смешных и ничтожных случайностей: из листков отрывного календаря, открыток, обрывков чьих-то рассказов, разговоров, как-то услышанных передач по радио или телевидению, анекдотов, даже иногда вульгарных. Но весь этот ворох уже лежит на алтаре всеобщей любви. И лучше сюда не вмешиваться. Это небезопасно. Ведь любят-то по-настоящему.
То же в отношении Шостаковича. Знают его музыку – меньшинство, а любовь к нему – всеобщая. Его лицо, облик таковы, что даже любительская фотография Шостаковича – это большое произведение изобразительного искусства!
А как звучат теперь эти слова! Пушкин! Какая-то золотая вспышка! Легкое, веселое, лучезарное слово. Первое понятие в иерархии понятий красоты, радости, ума, гармонии!
А Шостакович, как же это теперь звучит, давайте вслушаемся… Как стальной щелк примкнутого штыка, как лязгнувший затвор. Жестко, сурово звучит. Ведь это уже послевоенное, после 7-й и 8-й симфоний.
А сейчас, после его смерти, смотрите, как много стало в этом созвучии пристального, в самую совесть колющего взгляда маленьких серых близоруких глаз за толстыми стеклами очков. Как много теперь здесь этой тонкой линии рта, как бы жестоко промятой или надрезанной гвоздем. Как много теперь в этом созвучии всего его облика, с детской прической, делающей его каким-то старым мальчиком. Как любимо сегодня всеми это
Он в своем облике, по-видимому, понят. Понят давно и навсегда. А как с музыкой? Тут не так широко. Не для всех, не сразу. Тут много, много сложнее.