Ревность

Днем фургон съехал с шоссе и остановился в какой-то безлюдной местности. Вокруг сколько хватало глаз лежала красноватая земля, перерезанная глубоким оврагом, неподалеку от склона росли чахлые апельсиновые деревья и колючие кусты. Вадима развязали, и он долго приходил в себя, сидел на земле, пил воду из банки и дышал свежим воздухом. Девяткин лег на землю в тени фургона и долго глядел на пушистое облако, висевшее в синем небе.

Перекусили оставшимися бутербродами, но Радченко, испытывающий приступы тошноты, от еды отказался. Девяткин снова лег в тени. Вадим сидел у фургона, прислонившись спиной к заднему скату, и тоскливым взглядом рассматривал пустошь, ровную, как бильярдный стол. Ему хотелось бежать без оглядки, скатиться в овраг и спрятаться в его глубине. Но до оврага не меньше пятидесяти ярдов, а пуля летит быстрее, чем он бегает.

Радченко трижды говорил с Эдиком Волковым, который приехал к дому Ключевского и все видел своими глазами. Утром Галя вышла из подъезда, такси уже ждало. Она отправилась за ребенком, а затем домой.

Ключевский появился после полудня, завел «Мерседес» и куда-то уехал. Вид у него был жалкий и одновременно самодовольный, как у паршивого немолодого хорька, поимевшего самку. Да и самка эта, эта постельная история нужна ему вовсе не для удовлетворения мужских страстей, а так, для хобби, для коллекции, которую он давно собирает.

— Старик, при ближайшем рассмотрении, при ярком дневном свете, этот хрен не так хорош, как показался мне тогда, в ресторане, — сказал Эдик. — Любовник выглядит старым, потасканным и унылым. Он не то что твоего мизинца. Растертого плевка — и того не стоит. Если бы твоя жена отправила его фото подругам и написала, что этот хмырюга, этот жалкий засушенный хрен — ее последняя любовь, ну, не знаю… Подруги бы очень удивились. И посоветовали ей обратиться к психиатру. Или к окулисту, чтобы выписал очки. Если бы она посмотрела повнимательнее на своего Ромео, то не наделала бы столько глупостей. Господи, где у баб глаза…

— Да, ты умеешь утешить, — сказал Радченко. — Правда, утешений я и не ждал.

Через некоторое время Эдик перезвонил и сказал, что домработница передала камеру, что была установлена напротив кровати. С видеозаписи он на скорую руку сделал нечто похожее на фотоснимки, через минуту Радченко сможет увидеть несколько экземпляров на экране своего телефона. Вместе с постельными сценами он пришлет фотографии Ключевского, сделанные на улице. Эти снимки хорошего качества.

— Посмотри на этот урода внимательно, — сказал Эдик. — И перестань ревновать — не к кому здесь ревновать. Этот тип просто пустое место. А если не можешь без ревности, если тебя так сильно захватило это чувство, — поревнуй свою Галю к дорожному указателю или любому неодушевленному предмету.

Ключевский на фотографиях выглядел неважно: постаревший плейбой с паскудной рожей и нелепой стрижкой, молодящийся, стремящийся забыть о своих сединах. И правда, — похож на засушенный хрен.

Постельные снимки оказались никудышного качества. В комнате горел лишь тусклый ночник, в свете которого на белых простынях можно разглядеть два серо-коричневых силуэта. Лица попадают в тень, фигуры расплывчатые. Та, что тоньше и короче, может быть, Галя. Но, может, и другая женщина. Эдик сказал, что после компьютерной обработки снимков наверняка лица станут видны, никаких сомнений не останется, с этим можно будет идти в суд.

Радченко бродил вокруг фургона, садился, но не мог сидеть, будто на землю насыпали гвоздей. Он вытянул руки, растопырил пальцы, — они дрожали. Но хуже этого внутренняя дрожь, которая расходилась от сердца по всему телу. И казалось, что дрожат колени, шея, даже нижняя челюсть. Хотелось собраться, успокоиться, но ничего не получалось. Сейчас его очередь вести фургон. Ничего, дорогой он придет в себя. Дорога всегда его успокаивает.

— Что с тобой? — спросил Девяткин. — Ты на себя не похож.

— Я в порядке, — соврал Радченко. — После такой этой тряски и жары — меня тянет блевать. Надо позвонить Джону, сказать, чтобы к ночи подъезжал на место.

— Не надо. Мы попробуем вдовеем. И сделаем ему сюрприз.

— У тебя сломана рука. И у нас один ствол на двоих.

— Ничего. Мы справимся. Не надо втягивать Джона в эту историю. Я улечу отсюда, как только мы все закончим. И тебе советую не задерживаться дольше двух дней. А Джону, хочет он того или нет, придется остаться здесь и жить дальше. Поэтому лучше нам с тобой довести дело до конца. Без него.

Куском веревки Вадиму связали руки и велели залезать в кузов. Радченко сел за руль, развернул фургон, вывел его на шоссе и погнал на запад.

* * *

С вечера зарядил промозглый дождь, кажется, плохою погоду они привезли с собой. Глубокой ночью проехали спящий городок, затем свернули с шоссе и пять миль петляли по узкой дороге, проходившей через апельсиновые рощи и пустыри.