Redrum 2017

Окна моей кухни смотрят на маленький парк, с полянками и крохотным лесом, и каждое утро по этому парку бегает девушка. Полная противоположность Вороны, её оживший антипод. Моя Ворона — вся черная: волосы, брови, глаза, сумочки, вся ее одежда, украшения, нижнее белье, подмышки, ресницы и лобок — она вся, вся черная, только кожа белая. Глядя на ее фотографии, вспоминаешь о фломастерах. Хотя красный в ней, разумеется, тоже есть. Много, много красного. Красный есть в каждом, кто еще жив или недостаточно мертв. Есть и в Вороне. А та девушка — совершенная ее противоположность — светлая и разноцветная. Лимонные кроссовки, нежно-зеленые спортивные бриджи, клубничный топик и белая пушистая резинка на золотистом хвостике. И лицо светлое. Точно ангел рядом с тенью пернатого черта. Каждое утро вижу ее на пробежке.

Но дело, конечно же, не в ней.

Как это ни странно звучит, во мне снова тлеет боль. Этим утром почему-то особенно сильно. Боль, боль, я знаю о боли все, я вырос из боли, пробовал на вкус всякую. Но вот душевную… У души не обычные рецепторы, и когда они активизируются — боль приходит из того мира, который мы не можем увидеть, лишь иногда способны почувствовать и уж точно не в силах контролировать. Это боль другого порядка, другой природы и других свойств, и так уж вышло, что до недавнего времени я с ней не сталкивался. К счастью, как выяснилось. И когда неделю назад вдруг столкнулся, оказался беспомощен, а она — горько смотрела на меня из грязного бездомного пса, еще живого, но смертельно раздавленного машиной.

Пес был в шаге от смерти, это было видно, он еще вздрагивал и тихонько выл. Его боль горела костром и плавилась, просачиваясь в мозг через раздавленное мясо и поломанные кости, и беспощадно разъедала разум. Мой разум. И я не мог с этим справиться, не мог перенаправить в сторону этот липкий поток, подавить эти страдания, они были мне неподвластны. Животные — не тот концертный зал, где я играю на нервах. И мне показалось, будто и я умираю вместе с этим раздавленным псом. Лежу рядом с грязным, коченеющим обрубком собаки. И корчусь от странной, незнакомой мне боли. На темной дороге перед ослепительным торговым центром, я прощаюсь за него с этим миром и со всеми, кто в нем живет. Бедный добрый пес.

Он помучался еще немного и сдох, а во мне зародилось что-то новое. И вчера вечером в метро я неожиданно понял, что это. Кожа Вадика заживет, язык починят, ухо… Тут он, конечно, промахнулся, простые вещи надо знать, ухо — это хрящ, новое не вырастет. Но Вадик дурак, а не Ван Гог. Псих с нездоровой тягой к эпатажу и запугиванию людей видом собственноручно отрезанных ушей. Извращенная версия эксгибициониста. Черт с ним, с Вадиком, но если его зрители… Если хотя бы часть из них испытала что-то подобное, что я испытал при виде того пса — значит, я не должен более содействовать этой больной компании. И никогда не должен был. Сострадание — одно из лучших человеческих качеств, и его нельзя распинать на фальшивом кресте.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из спальни появилась Ворона, сонная и мятая, с пустыми дырками от пирсинга на бровях, на ушах, и в губе. Мне стало противно.

— Жрал уже? — прочистив горло, прохрипела Ворона.

Я помотал головой.

— А кофе пил? — она протерла глаза и посмотрела на меня, как на открытый холодильник. — Язык, что ли, проглотил?

После вчерашнего представления Вадика этот вопрос показался мне не таким уж и метафоричным.

— Нет, — ответил я. — Хочешь кофе — делай.

— Ладно, — она рассеянно осмотрелась, засовывая под свои черные волосы белую кисть с черными ногтями. — Тебе делать?

— Нет, спасибо.

— Как хошь, — буркнула Ворона и поплелась к столешнице. Нашла там заляпанный пульт и включила телевизор.

Пока она готовила кофе, я таращился на экран, на мельтешение костюмов и лиц, на ползущую под ними красную полоску текста, белые цифры, номера, стрелки, пропуская болтовню и движение мимо глаз и ушей. Вдруг увидел что-то знакомое. Лужу крови знакомых очертаний.

— Сделай громче, — попросил я Ворону.

«…состоялся в московской подземке, свидетелями публичного членовредительства на этот раз стали пассажиры серой ветки, между станциями „Нагорная“ и „Нахимовский проспект“. Это уже пятый случай…»

— Пятый? — воскликнула Ворона. — Вот время летит.

«…по мнению психолога Инны Леонтьевой, мы сталкиваемся с одной из разновидностей психического терроризма, к которому приводит молодых, неокрепших в социальном плане, людей любовь к так называемой литературе ужасов…»

— Что за бред? — Ворона.

«… по мнению депутата Государственной Думы Олега Проскурина, нам необходимо запретить публикацию книг подобного содержания на законодательном уровне, или, как минимум, внедрить систему поименного лицензирования произведений, в дополнение к ограничению деятельности…»

— Фу, ненормальные, — процедила Ворона, одной рукой придерживая на плите турочку, а второй переключая канал. Запела музыка. Потянуло свежим кофе.