Redrum 2017

Странная болезненная радость охватила Радовского. Он понимал, что после операции немцы пошлют в лес карателей. Или устроят артиллерийский обстрел по чаще, который перевернет каждый холмик. К тому времени, они, конечно, уже уйдут, но со спокойной жизнью можно будет попрощаться.

Радовский улыбнулся последней мысли. И кашлянул в снег. Внутри что-то больно надорвалось.

Он последний раз осмотрел Елово в бинокль. Упаковал в память дорожки, которые протоптали часовые фрицев, и твёрдо запомнил расположение домов, которые те оборудовали под штаб.

Уходя, он кинул последний взгляд на Лилю. Её поруганное тело висело в петле. Замёрзшие линзы бинокля исказили изображение. Показалось, что труп покорёжило, и он стал больше. Обычно мертвецы казались легче, словно вместе со смертью из них уходил вес, который держал их на земле. И всё же миниатюрная Лиля казалась даже более статной, чем была при жизни.

Напасть было решено под утро, в тёмные часы, когда дозорные теряют бдительность.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ганса опять поставили в дозор. Долгие часы наедине с мрачными мыслями, да несколько перекуров, когда он встречался с другим часовым. Обычно ему доставалось начало вахты, а вот предрассветные часы он не любил. Люди, которые устали бояться, считают, что на исходе ночи ничего случиться не может. Отяжелевшие веки смыкаются, сопротивляться трудно. В такие часы, считал Ганс, люди наиболее уязвимы.

— Попомни, мне вонзят штык в брюхо именно в такой час, Грубер, — поведал он другому часовому.

— Ганс, Schweigen ist Gold. Накаркаешь.

«Молчание — золото». А как он может молчать, когда на душе так гадко?

Ещё эта повешенная действовала на нервы. За несколько дней её тело распухло и потяжелело, будто не на морозе, а посредине лета. Только мух не хватало.

В темноте виселица скрипела, и Ганс вздрагивал всякий раз, когда проходил мимо. Будто опасался, что труп слезет с неё. Он посмеивался над своей суеверностью, но начал обходить место казни по широкой дуге.

Низкие зимние облака закрывали луну, и всё же темнота не была непроглядной. У такого старого солдата, как Ганс, должно быть, сами глаза изменились за годы караульной службы. Поэтому он различил движение в темноте рядом с одной из изб.

— Halt! Кто там? Опять ты, старая ведьма?

Тьму разорвал грохот и яркая вспышка света. Ганс не почувствовал боли, но только сильную слабость. Повалился на снег, прижимая руки к животу, и чувствовал, как жизнь вытекает наружу. Как назло, последнее, на что ему суждено было смотреть перед смертью, была проклятая виселица.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский грязно выругался. Часовых должны были снять тихо. Но их командир, Шевченко, был к этому готов. Группы по двое, по трое заняли удобные позиции, чтобы стрелять из темноты по всполошившимся фрицам.

Сквозь разрыв в облаках выглянула луна и на мгновение осветила застывших партизан. Ночной ветер стих и в наступившем безмолвии они услышали скрип верёвки, на которой висела Лиля.

Предательница-луна. Одного мига хватило, чтобы их рассмотрели. Немцы открыли огонь прямо из изб. Стреляли сквозь окна. И за звоном бьющегося стекла по округе прокатился треск автоматных очередей.

Радовский повалился вбок, за поленницу, но его товарища, крупного молодого белоруса Дюжева, прошило несколькими пулями. Детина опрокинулся на спину, захлёбываясь собственной кровью. Пули легли, как стежки швейной машинки, по одной линии: пробили предплечье, раздробили ключицу и разорвали горло.

— Сейчас бы гранат, — процедил Радовский сквозь зубы и прицелился в окно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Тихая ночь, священная ночь…» — поётся в рождественском гимне. Ни того, ни другого в этот час не осталось. Грохот перестрелки разбудил деревню. За канонадой ружейных и автоматных выстрелов никто не услышал, как лопнула верёвка. Отяжелевшее тело маленькой и хрупкой девочки, которой даже не исполнилось семнадцати лет, с силой ударилось о промёрзшую землю. Труп шевельнулся.

Дьявольская сила, призванная из самой преисподней, наполнила одеревеневшие члены. Лиля чувствовала себя разбуженной от глубокого сна, призванной обратно под мрачные небеса против своей воли. Она посмотрела на небосвод мёртвыми глазами и не узнала созвездия. Ночное небо было мертво.

Сила растекалась по её венам, забитым свернувшейся кровью. Первые движения были неуклюжими, как у новорожденного телёнка. Она попыталась встать на четвереньки, но конечности разъехались, и она повалилась обратно. Она чувствовала силу, разогревающую её изнутри, но и бесконечный голод, словно в самом центре её души зияла ненасытная дыра.