О чём они умоляли? Ганс умирал со спокойным осознанием того, что им нет прощения за то, что они сотворили.
— У жизни есть чувство юмора, а, Грубер? — обратился он в пустоту.
И тихо затянул:
«Перед казармой у больших ворот фонарь во мраке светит, светит круглый год. Словно свеча любви горя, стояли мы у фонаря с тобой, Лили Марлен. С тобой, Лили Марлен…»
Перед самой смертью он успел удивиться: в деревне царила суета. Партизаны разбежались в стороны, отовсюду звучали истошные крики.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Радовский тяжело бежал по глубокому снегу.
Как в кошмаре каждый шаг давался с невероятным усилием. В боку остро кололо, и горло саднило так сильно, будто он проглотил стеклянное крошево. Тварь преследовала его.
Он мечтал оступиться, упасть в мягкий ледяной пух и надеялся, что смерть будет быстрой и без мучений. Но животный инстинкт заставлял его бежать в лес.
«Залезу на дерево!» — эта мысль тревожными огоньками горела в голове.
И тут же вспоминал рассказы отца о незадачливых охотниках, которых медведи снимали с самых высоких ёлок.
«Надо было взять гранаты».
Но вряд ли бы это помогло. Радовский видел, как отстреленные пальцы Лили продолжали жить своей жизнью, ползти по мёрзлой земле, как жирные черви.
Он карабкался вверх по пригорку, где снега намело меньше, и выступала жёлтая прошлогодняя трава. Но на каждом шагу можно было поскользнуться и полететь назад, в объятия чудовища.
Наконец он достиг леса. Голые деревья стояли стеной, за которой так долго им удавалось прятаться. В землянках, на болотах, в шалашах из бурелома, словно в медвежьих берлогах. Война для Радовского стала смертельной игрой в прятки. Лишь бы схорониться, уцелеть. Он бежал в партизаны от самого себя, но дальше бежать было некуда. Он спиной чувствовал, что тварь нагнала.
Радовский медленно повернулся.
Лиля пристально следила за ним. Погоня доставила ей удовольствие. Древнему проклятию, которое заполнило мёртвое тело партизанки, не хватало места: оно растянуло её тело и требовало быстрого движения; ноги и руки вытянулись и стали похожи на тонкие хлёсткие ветви. На лице сияли огромные безумные глаза, залитые тьмой. По телу зияли дыры от пуль, сквозь которые Радовский видел деревню, что обернулась общей могилой.
Когда он был маленький, бабушка рассказывала: мол, нечисть отступит, стоит назвать её по имени. Из детских воспоминаний, тёплых и озарённых золотым сиянием свечи, всплыло одно слово.
— Mawka, — прошептал Радовский.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Валерий Тищенко
Катакомбы
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Подземные своды источали адский холод. Серега ощутил, как по спине побежали мурашки и пожалел, что не прихватил с собой толстый вязаный свитер. Из крохотной бойницы в стене дохнуло свежим ветерком, разбавив вечно сырой, затхлый воздух. Иван протянул напарнику желтую каску с фонариком вместе с тяжелым ручным фонарем, похожим на тот, что сам держал в руках. Ткнул пальцем, указывая на тело девушки, пластом лежащей на вымощенном красным кирпичом полу. Губы ее посинели, длинные волосы разлохматились, голова безвольно упала на грудь, руки и шея пестрели разноцветными синяками.
— Давай, бери за ноги, и потащили, — приказал Иван и ухватился за запястье девушки. Серега поморщился — он вообще не понимал, что сейчас делает и как до этого дошел. Вновь касаться холодной кожи не хотелось. Он надел захваченные из машины резиновые перчатки.
— Быстрее! — поторопил Иван. Серега схватил девушку за лодыжки, приподнял, крякнул:
— Однако! — Несмотря на хрупкое сложение, весила девица многовато. «Это все от трупного окоченения, — подумал Сергей. — Тут бы садовая тачка пригодилась…»
Невысокий, полный Иван устремился вперед с прытью, которой не ждешь от человека его комплекции. Серега едва поспевал за ним в сгущающейся темноте. Иван уверенно шел по тоннелю, сворачивая то вправо, то влево. Путь Серега запомнить не сумел и опасался, что не сможет самостоятельно вернуться.
Звуки шагов гулко отражались от стен; в одном из переходов под ноги кинулась крыса. Матюгнувшись, Серега пинком отшвырнул ее, грызун с писком улетел в угол. Серега едва не выронил свою ношу. Иван, не сбавляя шага и не поворачивая головы, вякнул что-то недовольное, но Серега не расслышал.
Тоннель пошел резко вниз: воздух загустел и потяжелел, а с потолка закапала вода. Несколько ледяных капель угодили Сереге за шиворот. Он поежился, перехватил мраморные руки трупа поудобнее; фонарик осветил глубокий вырез на груди девушки.
«А она ничего. Была…», — пронеслась мысль. Сереге стало жарко, несмотря на холод. Иван тоже запыхался и сбавил шаг.
— Долго еще идти? — спросил Серега. — Может, уже расскажешь?