Redrum 2017

Чёрная, как галка, фигура замерла перед трупом. Ганс приблизился и приставил дуло в упор. Приказал повернуться и с удивлением обнаружил закутанную в тулуп старуху. Женщина была такой старой, что казалось, должна была на месте помереть со страху. Но она, наоборот, дико и с вызовом посмотрела в глаза солдату.

«Что ты делаешь?» — повторил Ганс.

Он заглянул старухе за плечо. Ветер тихонько раскачивал голый труп на верёвке. При тусклом свете луны он различил, что женщина отёрла мертвячке ноги, отчего они покрылись ледяной коркой, как глазурью.

«Она омыла ей ноги», — догадался солдат.

И словно в подтверждение его мыслям в морозном воздухе растёкся тяжёлый аромат еловой хвои и старой древесины. Так пахло в здешних кирхах.

Ганс не любил заходить в русские церкви. В тёмных и мрачных доминах царила гнетущая и величавая атмосфера. Русский Бог был не похож на немецкого. Он был диким и страшным азиатом, а не овеянным славой императором небес, благоволящим трудолюбивым честным гражданам Германии. Чем дальше на Восток, тем больше пугал Ганса азиатский Иисус.

— Пошьёл! Хопп! Хексе!

Он прогнал старую ведьму, но на душе у него по-прежнему было неспокойно. Ганс попытался прогнать с души тревожную муть, но ничего не помогало. Промурлыкал под нос пару строчек «Лили Марлен».

— Schon rief der Posten…

И бросил.

Ему казалось: когда нападут красные, именно его, как часового, снимут первым. Гадко было жить с таким суеверием.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Агафья жила на свете так долго, что ни родственников, ни ровесников у неё не осталось. Советская власть дала ей удостоверение личности на гербовой бумаге, но какую дату записать в графе о рождении, никто не знал. А она и не держала в голове за ненадобностью. Козы козлятся в конце зимы, вот и всё, что ей нужно для счёта времени. Молодой и весёлый комиссар (совсем, как козлёнок, отметила про себя Агафья) в шутку заполнил бумагу — 1921.

— Новый строй, бабка, страна новая. Всё новое. Пусть и жизнь у тебя будет новая!

И так залихватски захохотал, что веселье захватило всех собравшихся на перепись.

Но на деле, жила бабка Агафья так давно, что помнила вещи дивные и странные, которым почти не осталось места в новом веке. Вещи дремучие, как обступающие деревню леса. Тёмные, как недра земли. О жизни и смерти, о том, как облегчить страдания, и о том, как принести боль в пригоршне. Старики-кощеи хранили в памяти секреты, как в сундуках, пока их не зарывали в землю.

Очень редко позволяла себе Агафья применять знания. Знала цену. Расплачиваться за колдовство приходится душой. Часть отдаёшь старым богам, чьи деревянные истуканы ещё ставят в глубине леса, часть — чертям. Да и Новый Бог явится за причитающейся десятиной.

К заговорам Агафья прибегала, когда заболеет деревня. Или Смерть-жадина захочет прибрать того, кто и не пожил толком. Тогда Агафья шептала над крынками с молоком и всё налаживалось. Но в последний раз она решилась произнести такие слова, после которых ничего хорошего больше не будет.

Она положила себе в рот ноготь, который отколупала с большого пальца ноги повешенной девочки. И принялась усердно жевать оставшимися зубами.

Жевала-жевала и приговаривала:

«Приди Смерть-лютая, прибери всех. Приди Смерть-лютая, прибери всех».

Ноготь размягчался и по кусочку проваливался в пищевод. А в «красном» углу становилось темнее, пока, наконец, оттуда не выступила чернильная тень. Облако тьмы приблизилось к старухе и замерло перед ней. Старуха подняла во тьму взор мутных глаз, и в ту же секунду последние искры жизни погасли. Сухое тело повалилось на дощатый пол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский ушёл к партизанам не потому, что хотел «давить фашистскую гадину», по меткому выражению политрука, но чтобы проверить себя. С детства он был хилый, не любил свою перелицованную польскую фамилию, да ещё и каждая уличная гадина дразнила — «жидёнок, жидёнок».

На войну его не взяли из-за субтильного, почти дистрофичного, телосложения. Бывало, в лесной землянке он вспоминал врача с призывного пункта и зло ухмылялся. Сейчас он бы ему сказал:

«Доктор, в таких условиях люди мрут, как мухи. А я уже который месяц тут».

Смерть будто брезговала им.

И сейчас он лежал в сугробе на пригорке за Елово и подробно рассматривал деревню в бинокль. Мороз забирался под все поддёвы и, будто пробовал наощупь спелый плод, стискивал лёгкие Радовского. Записывать на холоде было невозможно, поэтому он запоминал всё в точности.

Деревенька — одно название. В покосившихся избах обретались старики и старухи. Кто был молодой — ушли на войну. Да и вряд ли вернутся. Елово было из тех мест, что дожили свой век. Появление немцев, наоборот, оживило деревню. Они должны были встретить подступающие силы и уйти дальше на восток.

Вот почему так важно было вырезать всю эту погань одного за другим.

Месть за Лилю была лишь одной из причин.

Важно было показать, что их уже ждут. Куда бы они ни пришли — встречать будут собственные мертвецы.