Redrum 2017

От автора: «О — это воплощённая в жизнь идея о том, что читатель — непосредственный участник создания произведения. Это попытка максимально связать в одно целое форму и содержание.

Этим рассказом я хотел приблизить самого читателя к тексту как таковому и показать, что иногда это может быть страшно».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Книга лежала среди банановой кожуры, яблочных огрызков, бумажек и прочего хлама, которым мы кормили пакет для мусора последние сутки. Жёлтая страница смотрела на меня через тонкую оболочку, будто спрашивала — возьму ли я книгу в руки или позволю ей присоединиться к океану бумажного, пластикового и прочего мусора на свалке. Точно не знаю, почему Егор её выкинул… Хотя догадаться не сложно. Кому сдался ветхий томик с оторванной обложкой и потрёпанными страницами? Это я не привык выкидывать книги. Даже когда рвались в клочья дешёвые томики в мягкой обложке, что я покупал по сто рублей в книжном на Мечтателей двадцать пять, я оставлял их. Не заклеивал, а просто втискивал на полку между более надёжными томами в твердых переплетах, где они продолжали собирать пыль.

У меня не было никакого особого трепета перед книгой. Я не испытывал удовольствия от запаха бумаги или типографской краски, скорее, даже наоборот. Не был я и сторонником теории, что информация куда лучше усваивается с бумаги, нежели с экрана. Книга для меня оставалась просто книгой, убежищем информации, иногда полезной, иногда нет, но я никогда не выкидывал прочитанное и не отдавал друзьям.

Мне просто казалось странным и неправильным выбрасывать пусть даже самый изорванный том, из которого выпадали листы или обложка отклеивалась от корешка. Странно, но это было похоже на предательство. Отнюдь не предательство имени автора или его труда. Скорее, предательство текста как такового.

Все те сюжеты, что я пропускал через себя, будь они плохими или хорошими, что-то всё равно меняли во мне, а потому я сохранял всё, что покупал или получал в подарок, пусть даже знал, что никогда не вернусь к уже прочитанным историям.

Я вовсе не думал оставлять книги в наследство детям, если они у меня когда-нибудь будут. Большинство из дешёвых томиков рассыпались прямо в руках и годились разве что на растопку. Однако небольшая, заполненная разнородной литературой полка служила мне чем-то вроде маркера, или, если угодно, якоря, за который я мог зацепиться в не самые лучшие дни, и найти в этом совершенно обыденном зрелище покой, а взяв случайную книгу в руки, внезапно отыскать там ориентир, банальный свет в конце туннеля.

Так я и сидел за столом, медленно потягивая горячий кофе, и глазел на страницу, спрятавшуюся за тонким слоем темного полиэтилена, все думая, забрать ли увечный томик или же отправить его в утиль. Наверное, Егор будет хохотать, узнав, что я вытащил выброшенную им книгу из мусора.

Я допил кофе, почистил зубы и стал собираться на улицу. Делал это медленно, все еще решая, как поступить с книгой. Я даже не осмотрел её, чувствуя странную тревогу, будто стоит мне её вытащить из мусора, и вернуть её на место я уже не смогу, а ведь, допускаю, что она того не стоит.

Натянув свитер и джинсы, я ушёл в прихожую, накинул куртку, обулся, и только тогда направился в кухню за мусором. Ещё немного посмотрел на книгу и, наконец, решившись, присел на корточки, развязал пакет и вытащил томик на свет. Он потянул за собой прилипшую к странице банановую кожуру, которую я брезгливо стряхнул и стёр пальцами липкие остатки фрукта.

Обложки не было, но поскольку книга была сделана на совесть, жёлтые страницы ещё крепко удерживал корешок, впрочем, на нём никаких надписей не нашлось, он был просто грязно-бежевого цвета. Буквы оказались слегка размытыми, отпечатаны нечётко, а первая страница обозначалась номером пятьдесят семь, что только утвердило меня в правильности решения Егора. Я невольно представил, что она месяцы, а может, и годы валялась в чьем-нибудь сортире, служа запасным вариантом, на случай, если кончится туалетная бумага. И, похоже, этим вариантом активно пользовались. Но что-то привлекло мой взгляд, когда книга ещё лежала в пакете. И теперь, уже вблизи, я с удивлением глазел на страницу.

Текст был набран крайне неэкономично, узкой колонкой, оставляя по краям листа огромные пустые поля. Казалось, поля эти зажали текст в рамках и пытаются его раздавить. Ещё больше я удивился, когда, пролистав книгу, заметил, что на некоторых страницах текст становился ещё уже, едва вмещая одно короткое слово в строке, а затем снова возвращался к заданной на пятьдесят седьмой странице ширине.