Разговоры об искусстве. (Не отнять)

– Сашенька, ты не поверишь, но мы жили обостренно весело. Карнавально. Как маркизы в разгар Французской Революции. Пока к гильотине не подвезли, они жить спешили. Так и мы. Мы просто не позволяли себе подстраивать свою жизнь «под них». (И. В. вообще говорила о властях – «они». – А. Б.) Ты пойми, это им, коммунистам, командирам, было страшно. Они пытались убедить себя и власть пытались убедить, что их-то брать «не за что». А мы относились, ну, как к природной катастрофе. Ударит молнией или промажет. Вот Алеше Толстому было страшно. Он жизнь не меньше нашего любил, а может, и больше. Но уж так служил, на такое шел, чтобы стать своим, необходимым. Страшно ему было, что все это он зря, а такое вполне могло тогда случиться. Когда мы узнали, что Бронислава (она говорила – Славу. – А. Б.) арестовали, мы поехали к Толстому в Царское село. С Натаном. Он не так давно приехал из Парижа и был под ударом более других. Но он был отчаянным. Он даже в начале 1950-х, в разгар «дела врачей», когда «убийц в белых халатах» каждый день газеты обличали и обалдевшие от дозволенности жидоморы в любом автобусе к евреям вязались, не мог смолчать, до драки доходило. Он, конечно, был со мной. Толстой в дверях встретил весь белый, и не дав мне рта раскрыть, одним духом выпалил:

– Ирина, по моим данным, Малаховский действительно польский шпион, ничем помочь не могу.

А ты и представить не можешь, как мы семейно с Толстыми были дружны. Он у нас и у Малаховских дневал-ночевал, первым им «Золотой ключик» читал. А Слава потом сказку эту иллюстрировал. Толстой мог бы сказать:

«Ничего я не могу сделать, простите меня», мог поплакать вместе с нами. А он так вот: «шпион»… Вот мы с Натаном возвращаемся, я эту дорогу на всю жизнь запомнила, и понимаем: Славы больше нет. И Толстого в нашей жизни тоже нет. Конечно, потом опомнился, помогал Мусе в ссылке. Но как испугался тогда – было что терять, столько на кон поставлено. А мы как-то… были готовы. У Славы отец, старик-инженер, сидел и сидел. У нас с Мусей отец тоже был тот еще – весь советский остаток жизни провел в ссылках.

Действительно, как удалось восстановить потомкам семьи по архивам и воспоминаниям, Валентин Александрович Тернавцев был, по советской терминологии, «бывшим». И каким! Крупный чиновник Синода – статский советник, чин 5-го класса, вице-губернаторский и капитан-командорский, религиозный деятель, автор учебников, один из основателей Религиозно-философских собраний, в которых участвовал весь цвет мыслителей Серебряного века, корреспондент В. Розанова, А. Блока, М. Нестерова, кроме того, известный яхтсмен.

– А однажды у Славы из папки украли карикатуры на Сталина. У них много разной публики собиралось, привели и одного, потом говорили, агента. Вот он из папки и вытащил. Ну, думали, все. Однако тогда за Славой не пришли. Возможно, агент не успел донести, самого взяли. Славу арестовали позже, в Пушкинских горах. На отдыхе. Уверена, по телефонной книге. У них совсем плохо дела шли в конце тридцать седьмого, друг друга подбирали. План горел. Вот они и забирали людей по телефонной книге – латвийский день, еврейский, грузинский. Славу взяли в польский. Потом уже следователи придумывали сюжет. Я же говорила тебе: причин каких-то особых не было, били наугад. И нас, меченых, и своих.

Я запоминал, с вопросами не совался. А хотелось спросить. Натан Исаевич тоже ведь в послереволюционную пору комиссарствовал, искусством революционным крутил. Если бы не Сталин, как знать, все повернулось бы по-другому, как тогда все думали, – к лучшему, и в стране, и в искусстве.

И. В. как-будто прочитала мои мысли:

– Ведь и Натан в драку ввязался, комиссаром каким-то был по линии революционного искусства. Как и Пунин. Но вовремя понял, что не нужно им все это. Что он все равно им чужой. Вот и уехал в Париж. И вернулся по глупости. Думал, позволят ему тут вести частную жизнь.