Разговоры об искусстве. (Не отнять)

…Зимний пейзаж с вросшими в сугробы машинами. Какие-то непроявленные, убогие фигурки, притулившиеся друг к другу на скамейке. Бетонные заборы вокруг котлованов замороженных стройплощадок. Обшарпанные многоэтажные дома, к которым, по колено в грязи, тянутся горожане-тени: те самые новостройки, которые живописал Ю. Пименов, но «схваченные» не в период оттепельных надежд, а в точке предельной депрессии и распада. Поверх этого совсем не открыточного пейзажа – надпись «С Новым годом!». И это не пример абсурдизма. И даже не только пародийная отсылка к культовой рязановской комедии. Будьте уверены, эти едва обозначенные, почти стаффажные фигурки таки отметят свой Новый год, не сомневайтесь! Позднесоветская и перестроечная реальность давала сколь угодно материала и для гротеска («мы рождены, чтоб Кафку сделать былью»), и просто для полюбившегося у нас жанра «чернухи». Титов ни на одном, ни на другом не зацикливался. Тем более, что, по семейным обстоятельствам, переехав во Францию, убедился: без натуры не останется. То есть, если откинуть чрезмерное, мифологическое (разных там «шатунов» Ю. Мамлеева), пятого пункта у его народца нет. Траченной телесности, ущербной социальности, он, конечно, в основе – нашенский, расейский, но способный обернуться кем угодно. Дно – среда его обитания, – тоже транснационально: трущобы – везде трущобы. Оказалось, титовская популяция удивительно жизнеспособна. Менее всего составляющие ее особи ощущают себя униженными и оскорбленными. Слишком уж витальны, слишком азартно и аппетитно предаются нехитрым своим занятиям: выпивают, в пивных, на природе и в электричках, беседуют, крутят любовь, даже танцуют («Болеро»). Конечно, жизнь не балует их, порой доводя до грани: они могут замерзать и голодать. Но не теряют себя: женщина даже на помойке, сидя у мусорного бачка, наводит красоту («Макияж»). Музы посещают их. Художник ощущает себя частью своего траченного жизнью народца: вот он, под ручку с музой, напоминающей бомжиху, бодро шкандыбает на костылях. Среда тоже универсальна: это – все-свалка, всепомойка, и только надписи – на русском, английском или французском дают какую-то привязку к местности.

Художник как бы разрывается между двумя желаниями. Первое – как-то зафиксировать критическую или хотя бы ироническую позиции (отсюда – частый у него прием абсурдизации «картинки»: что-то совсем уж мрачное, «чернушное» – свалка, заброшенная стройка – снабжено открыточно-безмятежной надписью «С Новым годом», или «упаковано» в коробку из-под шоколада. Такую же роль играют надписи на стенах типа «Madonna»: они пародийно контрастируют с реалиями – «нищенскими прорехами», по-гоголевски говоря). Словом, художник посылает сигнал: он живописует изнанку бытия, пожалуй, даже инобытие. Однако в том, как он живописует, с каким удовольствием погружается в жизнь своих персонажей, разделяет их жизненный азарт, содержится совсем другой мессадж: это-то и есть бытие, ничем не хуже любого другого.

Помню, как-то собрались к Титову в Париж – молодые питерские галеристы решились сделать его выставку. Люди они состоятельные, галерея была, скорее, светским дополнением к гораздо более серьезному бизнесу. В Париже у них было свое роскошное авто, с шофером в черном костюме при галстуке, все как у людей. Мастерская у Володи – в городке «красного пояса», не помню уж, каком. Жена его, кажется, была мэром этого городка-пригорода Парижа. Ухоженные социальные дома, ландшафтный дизайн, боскеты… Мастерская Титова напоминала ленинградско-московские семидесятых, причем – из самых раздолбанных: в туалете сливной бачок на веревочке, вода в умывальнике течет через какую-то резинку, окурки в тарелках. Я и сам уже от этого отвык, а молодая состоятельная пара галеристов и сроду такого не видывала. Хозяин вовсе не ощущал себя экспонатом некого музея андеграундного художнического быта. Он гостеприимно наливал вино из картонной коробки – самое демократичное, клошарское. Стиль был выдержан до конца. Это если бы он думал о стиле. Но нет, ничего показного, – просто Титов так живет.

– Хорошие ребята, сенегальцы в основном, – рассказывал он о соседях. – Заходят ко мне, интересуются искусством. Правда, в быту есть у них странности – все выбрасывают в окна. Бутылки, стулья сломанные. Что делать, привыкли так у себя. В Африке-то.