Разговор с отцом

Жизнь отца – послание, оставленное Господом детям, все еще не прочитанное до конца. Каждая встреча что-то посылает нам, ну а родительская жизнь есть часть твоего существования тогда, когда родители были живы, и тогда, когда их уже нет. Его жизнь говорит мне, что при всех дистанциях, даже разрывах судеб, дорог, вер, есть видимая лишь Им, ведомая лишь Ему цепочка поколений, которую Он держит во взгляде, в памяти, на ладони. Даже если первый опыт сына: разделение, «ибо Я пришел разделить человека с отцом его…», как говорит Иисус (Мф., 10,35). В таком опыте, еще задолго до христианства я прожил бо́льшую часть сознательной жизни, укрепляясь, утверждаясь в нем. Но с годами это утверждение начало оседать, крошиться, уходить на дно. И на этом дне, когда оно становится прозрачным, открываешь уже иные смыслы, иные догадки.

Одна из догадок: разделение во Христе никак не предназначалось стать лозунгом, догмой, пафосом, даже заповедью, оно не диктует шага в сторону отвержения, ибо проходит не в стороне от меня, но внутри. Оно не отсекает другого, кровного тебе, но становится сокровенным событием, в котором разделение есть путь к примирению в Боге. Примирение означает не стирание различий, но, притязательно выражаясь, их искупление, посильное возмещение в одной жизни того, что было упущено в другой. Бог Ветхого Завета, Тот, Кого Иисус называл Отцом, и даже более интимно, Абба, в точном переводе, как бы Папа, Свои возмещения, награды и наказания мерил поколениями, связывая их в одну семью. Словно Он видел людей не только порознь, но вместе, карая и благословляя в единой связке, в общем добре, общем грехе, делая и то и другое событием одного семейного рода. И моя сыновняя, пусть и убогая, молитва, может быть, падает какой-то малой каплей на весы суда Божия, на чашке которых мы оба в памяти Господней, стоим и падаем рядом. Здесь, пожалуй, лучше остановиться, ибо слова становятся лишними и дерзкими.

Когда в конце своей первой встречи с Иоанном Павлом II, которой я был удостоен 11 ноября 1988 года, прощаясь после ужина, я неожиданно сказал ему, что он очень напомнил мне отца манерой говорить, движением рук, даже чуть внешне, только тот пошел совсем иным путем, даже противоположным вашему святейшеству, но я все же молюсь, чтобы Бог помиловал его… «Мы будем молиться вместе», – ответил папа, заполняя вдруг возникшую паузу, прямо взглянув мне в глаза. Вероятно, он говорил это не только мне, ибо фраза слетела с его уст как бы уже готовой, но взгляд был единственен, и в нем было обещание.

«ЛЕСНОЕ БРАТСТВО»

Начало жизни обладает неодолимым притяжением, это непреложный закон. Но свое начало я смещаю на несколько лет, потому что никакой сладости в младенчестве, тесно упакованном в пятидневки детского сада или двухмесячные пионерлагерные смены, не испытываю и меда там не собираю. И все же одни вещи в нашей жизни, особенно к концу ее, заряжаются бо́льшим душевным магнетизмом, другие – меньшим; мы выделяем их по плотности воспоминаний, которыми они наделены.

Помнить изначально означает благодарить, хотя болевые точки чаще задерживаются в памяти. И все же существование само по себе несет в себе спонтанное, скрытое благодарение за посылаемый тебе каждую минуту – воспользуюсь отцовским словом – «квант» существования. «За все благодарите» – эта строка ап. Павла привилась ко мне и пустила корни. Благодарение прорастает сквозь вещи и события, образуя с ними особую связь, наполненную жизненными соками. Они ударяют в меня всякий раз, когда я возвращаюсь в наш лес.

Это происходит не только там, где он стоял и ныне стоит, но почти в любом перелеске, который окатывает меня плотной волной оставшейся позади жизни. Не только под Москвой или в дальних лесных местах России, но и повсюду, например, в Польше, в Америке, особенно в Норвегии, где был лишь раз, и даже на севере Италии, если удастся забраться повыше в горы. Мы стараемся оживотворить природу и тогда, когда вносим в нее себя, и тогда, когда сами получаем от нее позывные. Есть «церковь невидимая, хранимая в душе человеческой», говорит Мих. Пришвин, та, где за деревьями мелькнет след есенинского «Исуса». Потому что у каждой твари есть свое «я», обращенное к Творцу, но и говорящее с нами, в том числе и у деревьев, у лужаек, кустов, паутинок. Я узнал об этом задолго до того, как прочел «диалоги» с миром природы у Заболоцкого, или гениальный Куст Марины Цветаевой, или почувствовал, что и к дереву можно обращаться на «ты»106.

Лес всегда звучит. Его голос хорошо слышал Тютчев. Казалось бы, ничего не шелохнется, не слышно ни птиц, ни жуков, ни шевеления трав, но есть сплошной непонятный гул, собирающий в себе их голоса. «Откуда он, сей гул непостижимый?» «В начале Бог сотворил небо и землю». Это начало окликает нас, возвращая к началу творения.