Разговор с отцом

Читаю, спорю, улыбаюсь, слышу живой голос автора и застаю себя на том, что мне легко и вольно это читать. В тоне отца звучит его дружеское напутствие. Это сочные, совсем не высохшие от времени тексты, они – в духе Парадокса – обращены к читателю-собеседнику. Да, конечно, то и дело попадаются словесные заклинания из того культа будущего, который имел свой обязательный ритуал. Доживи до перестройки, до конца 80-х, отец мог бы без труда и ущерба выбросить все поклоны «социалистической революции» и «строительству коммунизма», ни звука нужного, ни единой мысли при этом не потеряв. Когда брат собирал для издания отцовские сочинения, сначала первую книгу, затем вторую, мы с ним даже слегка поспорили; я говорил: «Не будем смешить людей, давай произведем небольшой косметический ремонт в доме, выкинем весь мусор – эти тексты, вполне добротные по фактуре, но практически приговоренные всего лишь несколькими уродливо висящими амулетами, без которых можно вполне обойтись». Предлагая таковую авантюру, я и сам сознавал, что это совершенно невозможно. И не потому лишь, что «из песни слов не выкинешь». Дело было не только в этих вкраплениях дурашного, душного, но в то время всесильного языка, а в том, что сама мысль Корнелия Зелинского была включена в ту эсхатологическую сказку, которую и можно было по случаю назвать волшебной, если бы она столь грубо и тупо не навязывалась во всякое время суток. А когда легенда становится всеобщей повинностью, она больше не сказка, но цепь.

Теперь, перечитывая его старые статьи о Дос Пассосе, Ромене Роллане, Гамсуне, Жюле Ромене, Шагинян, перешагивая через завалы ритуальных фраз, я выхожу навстречу человеку, отлично владеющему стилем, умением построить ладное, крепкое жилище из имевшегося подручного материала. Стиль то и дело вступал в противоречие со смыслом готовых идеологических брикетов. Литературное жилище было вполне обитаемым, изящной конструкции, но дежурный «строитель нового мира», поселившийся в нем, был тяжел, медвежатен; чувствовалось, что оно непроизвольно строилось для другого жильца.

Вот статья под невыразительным названием Между строк из Критических писем 1934 года, никогда прежде мной не читанная. И, читая, удивляюсь. Статья о разнице между рассказом хорошим и слабым.

«Рассказ, – говорил мой друг, – настоящий хороший рассказ и только он, способен в литературе вызвать в вас чувство своеобразного эстетического голода. Именно рассказ вызывает в вас щекотание художественного строительства, как вид приготовленной глины заставляет приливать кровь к кончикам пальца скульптора. Один Грин у нас понимал это»100.

Статья о Грине. Его мастерство отец объясняет касанием тютчевской паутинки, светящейся на солнце.

«Если искать названия для душевных состояний читателя, то плодотворная задумчивость будет именно тем настроением, которое создают у нас рассказы Грина. Чем действуют они на нас? Ни сюжет, ни интрига, ни фокусная композиция в духе О. Генри, ничего внешне грубого и ощутимого, лишь „паутинка“ стилевых усилий, летающая между строк, паутинка грамматических связей»101.

Паутинка служит изящным ключиком к композиции рассказа. Ничуть не хуже «ниточки укропа (не надо снимать)», ставшей смотровым окошечком в розановский стиль и быт. И все дальнейшее тоже отмечено тем же неуловимым касанием. Сплести из паутинки концепцию ведь непросто, надо иметь обученные пальцы. Но у Корнелия Зелинского сплетается довольно изящно. И вдруг врывается нечто грубое, внешнее: «Это будет искусством социалистического реализма, пролетарским искусством, если идеи, лежащие в глубине его, – наши идеи…» Словно сапогом по паутинке. По ниточке укропа тоже. И так с начала и до конца.