Раздевайся, Семёнова!

Аудиофайлы были каждый обозначены датой и временем — что было крайне удобно, и безусловно поможет, если предоставлять их в суде. Хотя, еще в общаге стало понятно, что ни до какого суда дело не дойдет — разумеется, если мы сами не захотим туда обратиться — Знаменский за клевету, я — за попытку изнасилования и шантаж. Не было никакого шанса, что Ложкин побежит в полицию жаловаться, когда ответом ему будет датированный тем же днем файл с моими «не надо» и «пусти».

Последнее Знаменский слушал со стиснутой до желваков челюстью. Потом резко встал, подошел к маленькой тележке с алкоголем и налил себе коньяку из низкой, пузатой бутылки.

— Пообещай мне кое-что, Катерина… — сказал он — выпив и заев лаймом.

Я вопросительно уставилась на него.

— Пообещай, что никогда и ничего ты больше не будешь делать без моего ведома. Никогда и ничего.

Я хорошо подумала, прежде, чем кивнуть — такое серьезное обещание просто так не дают.

— И еще кое-что пообещай, — продолжил он. — Что бы мне не угрожало, единственное место, куда ты пойдешь, если пришли и требуют за мою безопасность денег — это в полицию. Даже, если тебе покажут меня на видео связанного, с кляпом во рту.

Я напряглась и сама, до боли стиснула челюсть.

— Катя, — настаивал он. — Пообещай мне это. Прямо сейчас. Иначе нам придется расстаться.

Вздернув голову, я уставилась на него не верящим взглядом.

— Расстаться? Нам? Ты серьезно?

Он твердо кивнул.

— Да. Я предпочитаю остаться один, нежели знать, что в любую минуту ты, сломя голову, побежишь в какие-нибудь трущобы меня спасать.

В дверь робко постучали, чем спасли уже меня — я не знаю, смогла бы я сейчас дать ему это обещание. Возможно, когда-нибудь потом…

— Виктор Алексеевич… можно я все-таки… пойду… — в дверь робко заглянула Грачева.

В отличие от Ложкина, Знаменский не стал ее бить, убивать или «резать на ленточки». Во-первых — хоть и мудачка, а все же женщина, а во-вторых, она сделала сегодня вещь, благодаря которой ее можно было если не простить, то отпустить на все четыре стороны уж точно. В то время, как Ложкин пытался залезть мне в трусы, она наткнулась в фойе на примчавшегося разбираться Знаменского — заметив на фотографии обстановку общежития, тот сорвался прямо с лекции и примчался буквально за десять минут. Недолго думая, Ритка схватила его за рукав и потащила в свою комнату. И пусть ее мотивацией был страх стать соучастницей изнасилования, а не какие-нибудь благородные помыслы — факт остается фактом. Если бы не она, говнюк Ложкин точно бы мне «присунул».

Но без наказания ее шантаж оставлять было нельзя. А потому, вслед за избитым и наполовину обеззубленным Ложкиным, из университета Грачева уходила — сама, по собственному желанию.

— Нет, не можно, — жестко ответил Знаменский на ее вялую попытку избежать второй, гораздо более унизительной части наказания. — Заходи.

Громко проглотив слюну, Грачева зашла.

— Садись, — он показал ей на место прямо передо мной — на жесткий, маленький стул, специально для этой цели принесенный из приемной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я лучше так… постою… — промямлила Грачева, переминаясь с ноги на ногу.

Я ухмыльнулась. От Тимурчика, небось, вернулась — Знаменский ведь успел позвонить ему и попенять за самодурства его «подопечной». Или «нижней» — как там они друг друга называют…

— Что так? — поднял бровь мой жених, изображая недоумение. — Прощения просят, глядя в глаза тому, кому оно направлено.

Помявшись, Ритка присела на краешек стула, ойкнув и болезненно поморщившись. Знаменский не впечатлился.

— Начинай.

— В общем… — пробормотала она, не глядя мне в глаза. — Семёнова, ты прости меня, ладно? Я, конечно, сильно проштрафилась… не знаю, что на меня нашло.

И замолчала, разглядывая собственные ногти.

— Дальше, — подогнал ее Знаменский, невозмутимо прихлебывая коньяк. — Все, что тебе положено сказать.

— Положено?

— Да, милочка. Это ведь часть твоего наказания, не так ли?

И он включил запись — на своем собственном мобильнике.

Следующие несколько секунд, хриплым от унижения голосом, Грачева во всех красках расписывала, какая она сволочь и завистливая тварь, а потом принялась рассказывать про свои сексуальные предпочтения — тоже во всех подробностях. Причем перед последним Виктор показал мне жестом, что имеет смысл закрыть уши. Сначала я упрямо помотала головой, не в восторге от того, что он считает меня несмышленым ребенком, но потом все же закрыла, вспомнив, что теоретически могу быть беременной, а беременным такие мерзости выслушивать противопоказанно.

Когда она, наконец, закончила — вся сразу обмякнув, будто из нее выдернули стержень — Знаменский молча выключил диктофон и забегал пальцами по экрану мобильника.

— Это будет у меня, на тот случай, если решишь еще что-нибудь учудить, — сухо сказал он. — А теперь убирайся. И чтоб больше я тебя в университете не видел.

Низко склонив голову, Грачева поплелась к выходу. На пороге обернулась.