И мне рассказали невероятную и почти неправдоподобную историю про парнишку из зажиточной питерской семьи, которого к семнадцати годам настолько замучили кружками и дополнительными занятиями, что в один прекрасный день он сорвался, вытряхнул всю свою копилку, сел в поезд и уехал в Москву. Где у него никого не было. В самый разгар девяностых.
И настолько удачливым оказался этот парнишка, что ему посчастливилось не сгинуть в подворотнях, не замерзнуть зимой на улице, а устроиться в крупный банк — курьером.
Параллельно с основной работой, он запатентовал свой личный файрвол — один из первых, настроенных исключительно под современную банковскую систему — и почти сразу же продал его, за что получил довольно крупную по тем временам сумму.
А через год этот доморощенный гений уже служил в должности системного администратора — помог директору банка обнаружить пробой в системе безопасности компьютерных данных, в благодарность за что получил стипендию для обучения в Лондонский экономический университет. Куда он непременно поехал бы… если бы его не загребли в армию.
— А служили тогда в местах, о которых тебе лучше не знать, — будто отгоняя неприятные воспоминания, Знаменский поморщился и надолго замолчал.
А потом снова принялся рассказывать.
Отслужив положенные два года, он вернулся — растеряв все связи, растратив деньги, полученные за патент и все, что сумел заработать на бирже. Нужно было поддерживать семью, которая решила вслед за ним перебраться в Москву.
Молодому Знаменскому пришлось начинать все заново.
И он начал. А потом еще раз — когда серьезно заболел его друг и партнер по бизнесу, ради которого пришлось продать их первый совместный бизнес, чтобы оплатить тому лечение. И помочь его семье, когда ничего другое не помогло.
Учиться за границу Виктор поехал гораздо позже, чем рассчитывал — в целых двадцать шесть. Но поехал. За три года получил степень бакалавра, на которую обычно учатся пять лет, а модную и престижную степень MBA заканчивал уже заочно, вернувшись в Москву по приглашению на должность исполнительного директора «Неотека».
— Мне всегда везло… — задумчиво подытожил Знаменский. — Я как та кошка, на которых у меня жуткая аллергия. Что бы не случилось, после всех неприятностей, всегда падаю на лапы. Вот и сейчас…
Он взял меня за руку и снова замолчал.
— Я тебя люблю, — просто сказала я.
— Вот и я о том же, — неопределенно подытожил он. — Мне всегда везло.
Как я и ожидала, мои вещи не заняли и третьей части гардеробной Знаменского. Устроенная ради его бывшей, огромная, полупустая комната-шкаф казалась совершенно бессмысленной тратой жилого пространства.
Смущенно поглядывая на памятную тахту, я поскорее развесила свой десяток платьев и два костюма, разложила по полочкам футболки, и переоделась в свитер с джинсами. Дорогущий наряд, который с меня сняли перед тем, как лишить девственности, был повешен немного в стороне, под своим собственным пластиковым мешком — для меня это платье теперь было нечто вроде свадебного и часто таскать я его не собиралась.
Переодевшись и закончив раскладываться, я в нерешительности посмотрела на рюкзак с книгами и учебными принадлежностями — они нужны были мне в легкой доступности, и я совершенно не представляла себе, куда это все можно расставить. Не то, чтобы эта мелочь могла хоть как-то омрачить мое счастье, однако же я собиралась продолжать учебу, а не становится придатком к именитому профессору.
Вышла в спальню — огляделась. Нет, негде здесь все устроить — каждый уголок продуман с такой тщательностью, будто квартиру обставлял специально нанятый дизайнер. А хорошо, что меня не лишили девственности на кровати, которую Знаменский делил с женой, подумалось вдруг. Это было бы неправильно, хоть она уже и давно бывшая…
— Знаешь, я решил продать квартиру. Не сейчас, ближе к лету… — сообщил мне Виктор с порога, и я вздрогнула, так неожиданно он подкрался.
— Вы читаете мысли, профессор?
Он хмыкнул.
— Даже не представляешь себе, насколько хорошо. Кстати, можешь устроить свои книжки у меня в кабинете. Я там редко сижу.
Мое лицо вытянулось.
— У тебя еще и кабинет есть?
— Конечно… — он подошел ближе и обнял меня за талию. — Я же профессор.
Распаковывание книжек отложилось до утра — всю оставшуюся ночь мы занимались тем, что в высокопарных женских романах называется «утехами любви». Потом вместе принимали душ, что закончилось еще одной, ужасно развратной «утехой» — на этот раз в опасно-вертикальном положении. Повиснув на мокром и мыльном Знаменском, я уже не пыталась сдерживать себя — стонала и всхлипывала, как душе было угодно, пока он вбивал меня в кафельную стенку и шептал на ухо что-то такое, о чем и вспомнить потом было стыдно…