Раздевайся, Семёнова!

Как же, помню. Хотел раздеть сам… Небось, чтобы я стеснялась и краснела в его умелых руках, а он чувствовал себя рабовладельцем, купившим себе новую игрушку…

— Упс! — пряча торжествующие нотки в голосе, отреагировала я, весьма довольная собой. Хоть в чем-то оставила его с носом.

Виктор Алексеевич нахмурился еще сильнее. И вдруг шагнул вперед и одним резким движением сорвал с меня одеяло.

Ахнув, я поджала под себя ноги и съежилась посреди этой огромной кровати, в тщетной попытке спрятаться от его откровенного разглядывания моей задницы под черными, кружевными трусиками. Потом не выдержав, уткнулась носом в колени и закрыла глаза.

Матрас рядом со мной качнулся.

— Объясни мне, почему ты закрываешься?

Что?

Я открыла глаза и увидела его совсем рядом — присев на край кровати, Знаменский наблюдал за мной с самым искренним интересом.

— Как почему?! Потому, что я… голая!

Он фыркнул.

— Ну во-первых, ты еще не совсем голая… Давай, кстати, это поправим — протянув руку, он ловким движением расстегнул на моей спине лифчик. — А во-вторых… ну и что, что ты голая?

Ничего себе подходцы! Я даже стесняться перестала от возмущения.

— Что значит — «ну и что»?! Я вам нудистка, что ли — голышом на людях шастать?

— Катерина… — по тону я поняла, что он почти смеется, и сердито отвернулась, хотя от звука моего имени, произнесенного им, стало неожиданно тепло и приятно.



— Что?

— Посмотри на меня…

Я с опаской повернула к нему голову и уставилась в расширенные, шальные зрачки.

— Не пройдет и получаса, как ты будешь лежать подо мной… или сидеть на мне… И тебе будет совершенно наплевать, голая ты, раздетая или в парандже… А я буду смотреть между твоих ног и видеть абсолютно все, что мне захочется, с самых разных ракурсов. В чем смысл твоего сворачивания в позу младенца?

Воображение тут же услужливо нарисовало картинку, где я сижу у Знаменского… ну в общем, там. Упираюсь руками ему в грудь, а он смотрит мне между ног, плотоядно облизываясь.

— Какая прелесть… — заметил он с восхищенными нотками в голосе. — У тебя даже уши покраснели.

А потом, твердо взяв меня за запястья, развел руки в стороны и поднял их вверх.

Дыхание тут же застряло у меня в горле, вырвавшись спустя секунду прерывистым, судорожным вздохом… Я зажмурилась, зная, что расстегнутый лифчик подтянулся вверх — царапает кромкой кружева напряженные соски, выставляя их напоказ…

Все, все! Он видит мою грудь… Назад дороги нет…

— Открой глаза.

Я помотала головой.

— Семёнова… — уже серьезным голосом позвал меня он.

Я приоткрыла один глаз. Виктор Алексеевич смотрел на меня так строго, как если бы стоял у доски, возмущаясь, что я не слушаю. Вот-вот начнет по предмету гонять…

— Сними лифчик. Сама.

В его голосе было что-то, чему совершенно невозможно было не повиноваться — какие-то совершенно новые, напряженно-ледяные нотки. Он разозлился на меня, тоскливо подумала я, дрожащими руками стягивая бретельки лифчика с плеч.

Кожа тут же покрылась гусиными цыпками.

— Теперь трусы.

Я испуганно подняла на него взгляд.

— Пожалуйста… Я не могу… Не так сразу…

— Трусы. Вниз, — тем же голосом повторил он. — Если не хочешь, чтобы наше первое свидание закончилось для тебя пылающей от моего ремня задницей.

Господи, ну как же так? За что он меня так мучает?..

Закусив губу, я потянула вниз полоску трусиков.

Он не помогал мне — просто смотрел.

А вот я не смотрела — ни на то, что делаю, ни уж тем более на него. С плотно закрытыми глазами я стянула трусы до колен и вновь попыталась закрыться, свернувшись калачиком.

Но он не позволил — силком распрямил мои ноги, вытягивая их параллельно кровати. Дождавшись, пока все мое белье не окажется в кучке на полу, заставил меня открыть глаза… и я обомлела от его жаркого, по-мальчишески восторженного взгляда.

— Ты — совершенство, Семёнова, — хриплым голосом сообщил мне Виктор Алексеевич. — Маленькое, розовое, стеснительное совершенство.

* * *

Не знаю почему, но после такого комплимента мне до жути захотелось его поцеловать. Как будто эти замечательные слова искупали все — принуждение, шантаж, мой собственный жгучий стыд…

Я не посмела, но все же немного расслабилась. Оказывается, быть голой, когда тобой любуются, гораздо приятнее, чем… просто быть голой. Руки мои перестали дергаться, пытаясь прикрыть интимные места, ноги спокойно улеглись поверх простыней.

Серых, шелковых простыней — только сейчас заметила я. И все остальное заметила — массивную кровать, на которой лежала, трюмо под большим зеркалом, вычурную настольную лампу, обои с красивым, растительным узором. Я нахмурилась — в этой комнате явно жила женщина.

А может… и сейчас живет? Открыла было рот, чтобы задать ему этот каверзный вопрос, и тут же поняла, какая это глупость — кто ж мне в такой момент правду скажет…

И решила узнать по-другому.