Раубриттер

— А что, мало? Ты сколько в год в мужиках зарабатывал?

— Шесть талеров, господин, так я еще в свободных был, а те мужики, что в крепости были, так те и вовсе по четыре монеты в год имели.-

Вспоминал Ёган. — Так что это не мало.

— Ты только одежду хорошую купи. Помнишь, как одевался

управляющий в Рютте.

— Ну-у, вы вспомнили, — маханул управляющий рукой, — тот сам почти

господином был. А я такую одежу куплю, так угваздаю ее. Денег

жалко.

— Купи, говорю, — настаивал Волков. — Хоть в церковь будешь, как

человек ходить, или ко мне за стол одеваться, а то сейчас тебя

даже к столу не позвать, госпожа тебя за столом в таком виде не

потерпит.

Ёган сгреб деньги, спрятал их и сказал:

— Господин, может мне детей сюда перевезти. Баба моя в

монастырь ушла и оттуда не выходит, хворает, еле ходит, говорят.

Дети у брата, вот я думаю, может сюда их взять?

— Пока не бери, — ответил кавалер, собирая со стола деньги и пряча

их в кошель. — Не ровен час, что их отсюда придется увозить и

увозить быстро. Погоди немного, поглядим, как все сложится. Ты

лучше продавай все зерно, что осталось.

— Эх, жалко, — сказал в сердцах Ёган. — столько денег уже потеряли на

овсе, теперь еще и рожь за полцены отдавать.

— Продавай все подчистую.

— Да понял я, понял. Как пожелаете, господин.

Вечером, после ужина, когда жена пошла в спальню, Волков ждать

тоже не стал. Одна из девок дворовых помогала ей раздеваться, когда он пришел в спальню. Жена разоблачилась, но как прежде, рубаху нижнюю снимать не стала, и легла сразу под перину, хоть в

покоях было жарко.

— Вы, как я погляжу, больше ко мне не расположены? — Спросил

Волков, тоже раздеваясь.

— Так вы хворы все время. — С безразличием говорила госпожа

Эшбахт.

— Больше не хвор я, — сказал он, скидывая колет.

— А теперь я приболела, кажется, — сказала ему жена и отвернулась

от него, легла на бок. — Ни чем вам сегодня не помогу.

— А мне помощь ваша и не нужна, — произнес он, залез на кровать, рывком откинул перину и развернул госпожу Эшбахт на спину.

— Оставьте меня, — заорала она зло, — нет у меня к вам расположения!

Думала, что он отстанет, если на него крикнуть. Зря она так думала.

Волков задрал ей рубаху и сказал насмешливо:

— А мне и расположение ваше не нужно. Обойдусь и без него.

Богом и вашими родственниками мне даны права на вас. И я это

право возьму. Смиритесь.

Глаза ее в секунду наполнились слезами, она попыталась

вырываться, сопротивляться, но тщетно, все, что могла она сделать, так это только плакать и говорить ему:

— Вы разбойник, раубриттер, не милы вы мне, ненавижу вас. Не

милы вы мне. Не смейте меня касаться!

А он только ухмылялся. Вся ее семейка считала его разбойником, раубриттером. И пусть. Пусть графы и их избалованные дочери, пусть даже герцоги ему запрещают что-либо. Пусть тешат себя

мыслью, что могут что-то ему воспретить. Он их слушать не будет.

Он только сказал ей:

— Моя обязанность перед Богом быть судьей и хранителем Эшбахта, Ваша — рожать наследников. Извольте выполнять вашу обязанность.

Ибо это богоугодно.

Но пока он брал ее, она все рыдала и рыдала. Успокоиться не могла

графская дочка, что не тот человек над нею сейчас. Не могла она

смириться и с участью своею. Ну, да ничего. Ничего, он был

солдатом всю жизнь, ему к бабьим слезам было не привыкать.

Сыч был грязен. Грязнее обычного, зарос щетиной до глаз, похудел.

На левой скуле ссадина хорошая. Видно приложился кто-то.

Едва Волков его на дворе увидал, так понял: Все. Началось.

И не ошибся. Они прошли в дом, сели за стол.

— Не ел со вчерашнего дня, — говорил Фриц Ламме, хватая кусок

хлеба, — как пообедал, так все, ни крошки во рту.

Он с удовольствием жевал хлеб, а Волков придвинул ему миску с

остатками вкусной похлебки из жирного каплуна.

— Все выяснил, экселенц, — говорил Сыч, чавкая. — Значит, как я вам

уже говорил, главным у них будет Пювер. Он капитан, гауптман по-

нашему. Говорят, старик боевой. Бывалый. И главное, наши места

знает. Он на Мален уже ходил. Лет десять назад. Или не десять, не

знаю, короче, был тут.

Волкова это не удивило. Так и должно было быть, всегда выберут

командира, который знаком с местностью.

— Значит, гауптман? — Задумчиво переспросил кавалер. — Сколько

людей собрали?

— Вот это никак не узнать, экселенц, — говорил Фриц Ламме допивая

из миски бульон похлебки, — никак того не узнать, потому что

каждая коммуна сама решает сколько людей выделить. Рюммикон

дает тридцать восемь человек. Так это город. А деревня Флейшер, небольшая сама, обязалась поставить восьмерых. Не мог же я со

своими людьми все деревни, да села оббежать. Да и

подозрительно это было бы.

— Верно. Ладно, и так понятно, сколько их будет, — произнес Волков

все так же задумчиво.

— Откуда же вам ясно? — Удивился Сыч. — Как по мне, так совсем не

ясно, сколько их припрется.

— Капитан — одна малая баталия, две больших роты или три

маленьких. Четыреста или пятьсот человек, редко когда у капитана

горцев солдат в баталии больше. Бывает, конечно, и больше, но

это если других капитанов поубивали. Обычно четыреста с

лишним.

— А у нас сколько? — Сразу насторожился сыч.

— Хорошо, если двести пятьдесят сейчас наберем, — ответил Волков.