…Время шло быстро. Наступила зима девятнадцатого года. Вся Бессарабия целый год уже стонала под пятой оккупантов. Карательные отряды и военные жандармы старательно искореняли «крамолу» среди «братского народа», превращали некогда цветущие селения в жалкие убежища нищих. Страшным бичом деревень были постои армейской пехоты и конницы. Солдаты подражали во всем офицерам и сопровождали свой приход грабежами, издевательствами над молдаванами и насилиями. Жизнь в бессарабских селах и деревнях замерла. Исчезли зимние и летние хороводы молодежи, не стало слышно ни песен, ни музыки. Но не везде бессарабцы были покорны. Вскоре вспыхнули восстания в Хотинском и Сорокском уездах. В оргеевских лесах появились партизаны.
В эту пору вернулся в деревню Ведрашко. Его не узнали в деревне. Кишиневская сигуранца превратила здорового, закаленного в боях фронтовика в хилого, измученного человека.
Ведрашко вошел в свою хату и увидел голые стены и окна, забитые изнутри тесом. За ним робко вошли его соседи. Среди них был Джорди, вытянувшийся и возмужавший. Все молчали и смотрели под ноги, не зная, что ответить Ведрашко, если он спросит о родителях. Но он понял все и без слов.
— Клянусь, что за смерть моих неповинных стариков я отомщу во сто крат! — воскликнул Ведрашко и пошатнулся. Его поддержал Джорди. Он заботливо усадил Ведрашко на лавку и провел возле него весь остаток дня.
И только под вечер Ведрашко вспомнил вдруг о сестре, черноокой юной певунье и хохотушке.
— А где же Виорика? — словно в бреду, спросил Ведрашко и поднял запавшие глаза на Джорди. — Да простит мне бог, совсем забыл с горя о сестре. Где она, Джорди?
Джорди помолчал немного, затем, вздохнув, рассказал о несчастье сестры Ведрашко. Виорику высмотрел какой-то проезжий делец из Бухареста. Он увез девушку с собой в столицу, заверив отца и мать, что там она достаточно заработает и для себя и для родителей.
В Бухаресте делец «устроил» Виорику прислугой в дом «благородного» и богатого купца, где ей посулили легкий труд и недурное вознаграждение.
Но не прошло и месяца, как в деревню пришло известие, что сын хозяина обольстил Виорику. «Высоконравственная» и набожная супруга именитого негоцианта возмутилась «беспутным» поведением служанки, вышвырнула ее на улицу, не заплатив ни гроша. Что стало с Виорикой потом и где она находится, в деревне никто не знал…
Выслушав рассказ Джорди, Ведрашко долго молчал, глядя в темный угол хаты, потом встал с лавки, глубоко вздохнул:
— И это запишу им, злодеям, в мой счет. Дай только срок, и они попомнят еще Константина Ведрашко!
Подавленный и опустошенный, он походил из угла в угол, потом подошел к голым нарам, упал на доски и долго лежал, пока над деревней не затеплилась первая вечерняя звезда.
Тишину в хате нарушил сверчок. Он едва слышно зашуршал где-то в подпечье, затем робко застрекотал.
Ведрашко, привстав на нарах, прислушался.
— Значит, не кончилась наша жизнь, Джорди, — сказал в потемках Ведрашко. — Если выжил в холодной хате цвиркун, так как же нам не жить с тобой в нашем просторном и теплом крае? — И Ведрашко, подойдя к Джорди, крепко обнял юношу. — Будем побратимы, друг мой! Нет у меня никого теперь из близких, а одному человеку ходить на волков — дело гиблое. Ты должен понимать это…
Джорди несказанно обрадовался. От гнетущего одиночества на душе не осталось и следа. Он прильнул головой к груди Ведрашко, и оба долго молчали.
А на другой день поздним вечером в хате Ведрашко собрались фронтовики, которых созвал по его просьбе Джорди. Окна были тщательно занавешены, в хате стоял смрад от горького дыма молдавских трубок, пахло сыростью.
Ведрашко говорил тихо, часто покашливая, глаза его слезились.
— Не дело сидеть сложа руки, — говорил Ведрашко. — Не дело, говорю, смотреть на громилу, когда он орудует в нашем доме! Разве не лучше сделали хотинские и сорокские церане[21]? А что делаете вы?! — повысил голос Ведрашко. — Дожидаетесь, когда из оргеевских лесов придут партизаны, когда вооружат вас и поставят над вами своего вожака?! — Он с укоризной глядел на своих односельчан.
Неожиданно раздался повелительный стук в дверь.
— Кто там? — спросил Ведрашко и закашлялся.
— Комендант! — ответил требовательный голос. — Откройте!
На стол были мигом брошены карты и розданы по рукам. Ведрашко кивнул Джорди, и он распахнул дверь.
Согнувшись под низкой притолокой, в клубах морозного пара вошел плечистый жандарм с карабином под мышкой.
— Что за сборище? — спросил жандарм и насупился. — Почему занавешены окна?
— В картишки балуемся, ваша честь, — ответил Ведрашко учтивым голосом.
— В картишки? — удивился жандарм. — Так зачем прячетесь?
— От людей прячемся, — произнес Ведрашко с притворным смущением. — Стыдно будет, если люди увидят, как мы бездельничаем.
Жандарм подозрительно оглядел компанию и, коснувшись пышных бакенбард, потребовал документы.
Он подолгу вчитывался в каждую бумажку, выданную румынской примарией вместо паспорта. Потом неторопливо раздал бумажки обратно, задержав документ одного лишь Ведрашко.