Читаем Рассказы из Диких Полей полностью

- Прошу прощения, сударыня и сударь, что мешаю вам, - сказал он, - но, может, вы от Лубнов едете. Сам я из Черкасс приехал, и в лесах возле Хорола нас волки чуть не сожрали. Хотелось бы узнать, а дальше: так же опасно двигаться?

- Я от Черкасс ехал, - ответил Анджей, - только мы в течение всей дороги никаких опасностей не встретили. А ехал только лишь со слугой.

- Со слугой только? – удивился один из сопровождавших пана Рафала. – Так ваша милость еще не знает, чтов округе творится?

- И что же должно твориться?

Гелена неожиданно выпрямилась. Анджею показалось, что она уставилась на лицо незнакомого шляхтича.

- Вий вылез из какой-то норы возле Днепра и по свету бродит.

- Вий? – прошептала Гелена, и Анджей почувствовал беспокойство в ее голосе. – И где же его видели?

- Так неизвестно, то тут, то там. Поговаривают, якобы, он за кем-то гонится. И вся округа в страхе трясется, все дороги опустели. Мужичье по селам, шляхта – по имениям.

Пан Анджей задумался. Украина – эта земля обетованная для шляхты, едущей сюда толпами со всех сторон Речи Посполитой – веками была страной войн и крови, магии и колдовства. Здесь все было возможным. Все могло случиться. Отчасти так получалось по причине соседства татарских орд, что после своих наездов оставляли здесь только небо и землю; отчасти же оттого, что на Украине проживал народ русин – твердый, желающий гнуть шеи перед шляхтой, привыкший к сабле и мечу, как чуть ли не какой другой на свете. А за ним стояло еще, совсем недавно охваченное законными рамками, Запорожье, имеющее собственную организацию, войско и старшину. Не раз и не два вся Русь бунтовала против шляхты. И на Заднепровье, и по всей Украине не погасла еще память про давние мятежи Павлюка, Остряницы и Лободы, после которых с землей было сровнено множество городов и весей, вырезано множество слобод и хуторов. Ну а кровопролитие способствовало темным силам, что рождались в Диких Полях и в мрачных лесах пограничья. Все это промчалось в мыслях Анджея в одно мгновенье, но быстро промелькнуло, равно как и память недавнего разговора с Сагайдачным. Теперь же Дрогоньский думал лишь о том, как выкарабкаться из этой неприятной ситуации.

Подумав, он поднялся и позвал хозяина.

- Прикажи запрячь лошадей, - сказал он.

- Сударь, вы на ночь выезжаете? – удивился Заржецкий. Но ведь это опасно.

- Спешу.

- И куда, мил'с'дарь едет?

- В Лубны.

- В Лубны?! – непритворно обрадовался Рафал. – Это же туда же, куда и я. А знаешь, сударь, останься в трактире на ночь. Подожди меня. Вместе поедем. Опять же, я и приличную компанию на тракте встретил. Позволь, милостивая сударыня, - поклонился он Гелене, - я – Рафал Заржицкий. – Потом он повернулся к Анджею. – А ты, мил'с'дарь, мне как будто даже знаком. Откуда ты?

- Издалека, - не думая ляпнул Анджей, - из-под самой Варшавы.

Ложь его не была самой изысканной.

- О, из-под самой столицы, - обрадовался Рафал. – Ну, тогда не можешь нас тут оставить. Рассказывай, сударь, что там творится. Созвали уже сейм? Война с язычниками будет? Ну, покажись-ка поближе. Голову даю на отсечение, что мы где-то виделись. Так кто сударь таков?

Анджей сделал шаг к двери. Он кивнул Гелене. Девушка, словно бы понимая его без слов, схватилась на ноги.

- Прощайте, милостивые судари!

- А вот можно было бы сказать, что ты лицо желаешь спрятать, - буркнул Заржицкий и молниеносно передвинул подсвечник так, что его свет упал на лицо Анджея.

- Господи Иисусе! Дрогоньский! – вышло из груди пана Рафала.

- Да, это я, - соглашаясь, сказал Анджей, но Заржицкий отскочил, словно ошпаренный, после чего, схватив рукоять сабли, начал звать свою челядь:

- Быстрее сюда! Сюда!

Со двора ему тут же ответили окрики, а его компаньоны схватились за сабли.

- Так это ты: изменник, палаческий прислужник! – бешено орал Заржицкий. – Ну ничего, уж я с тебя, курвин сын, семь шкур сдеру, гвоздями набью, а тебя на кол посадить прикажу!!! Я тебе тот иск батогами на спине выписать прикажу!

Он еще вопил, как дверь распахнулась, и со двора в трактир ввалилось несколько слуг. Рафал наконец-то вырвал оружие из ножен, только Анджей уже напал на него как разъяренный зубр. Клинок сабли Заржицкого упал вниз, но Дрогоньский уклонился, а потом рукоятью каребелы врезал пана Рафала прямо меж глаз.

Когда Заржицкий полетел назад, разделся шум и крики. А пан Рафал врезался в стенку так, что загудело, после чего свалился на доски пола, таща за собой заставленные горшками полки.

- К оружию, господа-братья! – крикнул кто-то из прибывших с Рафалом.

Все бросились к Анджею, но тот молниеносно обернулся, а его сабля свистнула, срезая фитиль свечи, стоящей в подсвечнике на столе. Сделалось совершенно темно, а в помещении начался сущий кавардак. Звякнули скрестившиеся клинки, а дикие воли смешались с призывами.

Пан Анджей не стал ждать ни минуты. Он схватил стоявшую рядо с ним Гелену за руку, рванул ее и поспешил туда, где, по его мнению, находилась дверь, заслоняя девушку собственным телом. Они находились в шаге от выхода, как внезапно в открытой двери встала темная фигура.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза