Читаем Рассказы из Диких Полей полностью

Куницкий придержал своего коня.

- Я – Ян Куницкий, - сказал он.

Поглядел на шляхтича в кунтуше, на его лицо – спокойное и красивое, но в то же самое время напряженное, совершенно, словно бы его хозяин мог весьма легко менять настроения: от смеха и до яростной жестокости.

Незнакомец тоже придержал рвущегося вперед коня и внимательно осмотрел Яна, но совершенно так, словно бы шляхтич, глядящий на хама-селюка.

- Ян Куницкий? Тот самый, что служил под Смоленском?

- Тот самый. А кто вы, мил'с'дарь?

Незнакомец не отвечал. Зрачки его были бледными, словно пустыми, глаза совершенно без какого-либо выражения. Ян инстинктивно чувствовал в нем враждебность к собственной особе. А потом тот хлестнул коня арканом и помчался словно ветер, ну а за ним поскакали его сопровождающие. Возле Куницкого остался только лишь тот шляхтич, который и окликнул его издалека.

- А знаешь, мил'с'дарь, с кем имел честь? – спросил он. – А это сам ясновельможный мошцицкий староста Станислав Стадницкий. И он был зол на тебя.

- Зол? Это отчего же?

Но тот не ответил. Издевательски усмехнулся, повернулся и отбыл. Куницкий долго глядел ему вслед. И только потом до него дошло, что староста подъехал со стороны его деревни…

 

На крыльце дворища никого не было. Когда Ян отметил это, то обеспокоился. Ведь он же писал, когда станет возвращаться. С самого начала, чуть ли не с того момента, когда отправлялся из лагеря под Смоленском, представлял, что Анна встретит его посреди двора.

Только лишь через какое-то время молодой слуга, тот самый которые перед тем отпирал ворота, взял у него поводья коня. Этот слуга своего господина не узнал. Похоже, что при дворе начал служить уже после отъезда Куницкого на войну.

Когда Ян поднялся на крыльцо, ему пришлось долго валить кулаком по знакомым, набитым коваными гвоздями дверям. Наконец те открылись, на пороге встал мощный, высокий слуга в жупане. Выглядел он грозно, но когда Куницкий вгляделся в его лицо, вздрогнул. То было лицо ребенка. Большого ребенка с телом взрослого мужчины. Этого слугу Ян тоже не вспоминал.

- Пани Куницкая дома?

Тот кивнул, отступил в сторону и жестом пригласил шляхтича пройти дальше. Позванивая шпорами, Куницкий прошел в большую, обширную прихожую. И сразу же вспомнил это место. Он помнил его запах, прохладу и полумрак. Ян отметил, что слуга тщательно закрыл двери на засов. Раньше такого не делали. Когда они вошли в комнату, Куницкий сделал глубокий вдох. Он повел взглядом по висящим на стенах обвешанных оружием коврикам и по портретам. Сердце застучало сильнее. Он был дома. Дома. Наконец-то дома. После двух лет…

Слуга жестом указал ему на кресло и вышел. Шляхтич сбросил на софу делию и отстегнутую от портупеи саблю. Осмотрелся по уютному интерьеру. Интересно, где же Анна. Он быстро встал и направился в соседнюю комнату. Нужно было узнать, почему она не вышла к нему.

Соседняя комната была пуста, поэтому Ян направился к двери, ведущей в альков. Та была слегка приоткрыта, и он услышал доносящийся изнутри тихий всхлип. Куницкий глянул в щелку, после чего камень спал у него с сердца.

За небольшим столиком сидела его жена. Он четко видел ее бледное лицо, большие черные и блестящие глаза, огненно-рыжие волосы, спадающие на спину в сплетенных прядях толстой, тяжелой косы. Она была красива. Об этом Ян прекрасно знал. В какой-то степени, это было причиной для гордости. Но сейчас она выглядела еще лучше. Сердце Куницкого забилось сильнее. В ладони Анна держала небольшую миниатюру. Женщина вглядывалась в нее, время от времени из ее губ доносился тихий вздох, а может и всхлипывание. Через какое-то время Анна повернула голову к двери. Куницкий глядел на изображение, и тут до него дошло, что это его собственный портрет. Все сомнения развеялись в тот же самый миг…

Неожиданно кто-то схвати его за горло. Сзади, сильно. Шляхтич отшатнулся, грохнулся спиной в стену. Ян схватил противника за плечо и повернулся. За ним стоял тот самый громадный, недоразвитый вьюнош, который перед тем открывал ему двери…

- А ну-ка отпусти, - прохрипел Ян.

Левой рукой он ухватил плечо противника, подтолкнул, а когда слуга навалился на Куницкого, шляхтич рванул его назад. Оба с шумом упали. Ладонь недоросля стиснулась на горле Яна, сдавила, запихнула назад в горло вырывающийся крик.

- Успокойся, Мыцко! Оставь! – раздался знакомый голос.

Куницкий почувствовал, что пальцы подростка расслабились. Он медленно поднялся на ноги. Мыцко отполз от него.

Анна стояла в дверях и глядела на него пугающим, безумным взглядом. Женщина сделала шаг в сторону Яна, потом другой.

- Ты вернулся, вернулся… - прошептала она и упала в объятия мужа.

Ян крепко обнял ее. Так они стояли довольно долгое время, тесно объединившись, словно бы творя единое тело. Куницкий чувствовал близость ее бархатной кожи, груди, плеч, ее губы рядом со своими. Он уже ничего не подозревал. Знал, попросту знал, что Анна его ждала.

- Почему ты не писал пан муж? – спросила женщина сквозь слезы. – За ти два года я ничего не знала о тебе. Даже, когда вернешься…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза