Рассеянная жизнь

Я опять уезжаю, а ведь почти прижилась. Научилась печь пирожки, поверишь ли. Мама однажды сказала: «Тесто наощупь должно быть как женская грудь», и более никаких рецептов не оставила, но мне, ты знаешь, хватило — каждая женщина учит дочь всего одной вещи, и мне с моей повезло.

Недавно вдохнула ночной воздух, а он горячий. Пришёл хамсин, весна закончилась, вот где горе. После Песаха дождей не жди, Кинерет в этом году не наполнился, а ведь осталось всего полметра. Бедное озеро с пресной водой, жители пустыни вечно его вычерпывают до дна и всё время ждут, что однажды зимой оно всё же нальётся до краёв и тогда откроют дамбу Дгания, чтобы выпустить лишнее. Я надеялась, что это случится скоро, и кто-нибудь меня отвезёт смотреть на воду, которую ждали почти четверть века (последний раз она открылась в 1992 году). Вооот, а потом подумала-подумала, и знаешь что? да ну его нафиг. Плохой был год — ты уехал. Ну и прочее: гайдаровская реформа, когда цены взлетели, Югославию разорвало и многих убили, и в Карабахе столько людей погибло, совок весь переколбасило, Грузия воевала Абхазию, Приднестровье запылало, а главное, Марлен Дитрих умерла. Вдруг не к добру эта Дгания.

Я утром улетаю в Москву. В садике Сюзан Даляль цветут грейпфруты и густой сладкий запах накрывает белую площадь, где не будет меня. И на Бялик я не приду, не поздороваюсь с жёлтой рыбой, у которой тёмное пятно на боку. Но как окажусь в Москве, поеду на Арбат. Не сразу, не в первый день, но поеду обязательно, и пройду его весь, от Арбатской до Смоленки, мимо «Праги», мимо Театра Вахтангова и булочной, снова пройду насквозь, в самый последний раз. А возле аптеки оглянусь и, может быть, увижу нас.

Видишь, у меня большие планы и будущее определено — не этого ли я желала?

Не этого. Я желала никогда не стареть, любить тебя, иметь свой дом и оставаться тощей. Ничего не вышло, ничего.

Вышли, вот видишь, книги, буквы, в которых мы с тобой молоды и прекрасны, как два персонажа Китано — ты со своим мечом, и я твоя кукла с маленькими ступнями, которые помещались на ладонях. Помещаются и сейчас, но не на твоих, и никто из нас о том не жалеет.

Я надеюсь, душа моя, что ты себя помнишь. Меня — не нужно, обязательно помни себя, красивого, худого, любимого, весёлого и всем чужого. Хорошо бы ты остался таким ещё где-нибудь, кроме моей памяти, которая ненадёжна (хотя я всё записала).