Расплавленный рубеж

Андрей утратил счет атакам и суткам. В конце каждого из прожитых дней он думал: «Ну завтра-то не может повториться то же самое». И каждый раз обманывался. В дремучий колтун сбились события, Андрей утратил их очертания. Он пытался запоминать, поначалу слушал рассказы о подвигах, что передавались из уст в уста, или читал о них в свежих листовках. Схоронили Вавилова, а через два дня (или в этот же день, но часом позже) был убит лейтенант Бовкун. Оба умерли одинаковой смертью: подорвали себя вместе с пулеметными дзотами. Вавилова Андрей видел еще живым, вместе шли в атаку на стадион. Неприметный девятнадцатилетний парень, он много повоевал за эти дни, погасил пулеметную точку в первый день боев за студгородок, уложил с десяток немцев.

Много говорили о «крепости Назарова» – стойком доме, который обороняла горстка бойцов под командой сержанта. Все они погибли, их выжгли из подвалов огнеметами. Вечером из окружения пробился одинокий солдат, он конвоировал двух ошарашенных пленных. Они с ужасом посматривали на полутруп с ожогом во все тело. Это был сержант Михаил Назаров. Он умер через несколько минут, и его хоронили в километре от фронта. Рядом копали новые могилы, в карманы павших бойцов клали именные ложки, кружки, расчески, совали в окостеневшие руки котелки – все это вместо табличек с фамилиями, которые некому и некогда было изготовить.

Андрей чувствовал, что теряет рассудок, сходит с ума. Оборачивался в сторону товарищей, видел, что они еще держатся, и сам стискивал зубы. Сил придавала Адель. В затишье она выплывала из раскаленного воздуха, из пороховой дымной поволоки, обретала формы. Становилось немного легче. Возникали мысли о новой встрече с ней, хотя бы мимолетной, на расстоянии, в которой нет возможности коснуться руки, а есть только миг, чтоб посмотреть в глаза.

Добрые мысли омрачались невеселыми новостями по «солдатскому радио»: погибла отважная уроженка Города – зенитчица Лида. Она успела записать на личный счет второй самолет и этим распалила себя, не покинула пулемет, не убежала в укрытие. Прямым попаданием ее разметало на части. В ручки опрокинутого оружия намертво вцепились ее девичьи ладони с узкими пальцами, только их и удалось похоронить.

Как там Адель? Жива ли еще?..

Доставалось в эти дни уцелевшим мостам. Враг надеялся овладеть переправами, раз сохранял их, не бомбил в первые дни, когда близко подошел к ним. С потерей студгородка и бесконечными упорными боями надежды рухнули, а разведка с воздуха докладывала в германские штабы, что по мостам, вроде как не предназначенным для автотранспорта, идут в Город танки, артиллерийские тягачи, грузовики с припасами. Перед мостами была выстроена плотная завеса зенитного огня, но самолеты с крестами на крылах все же пытались оборвать последнюю цепочку жизни упорного Города. Не проходило дня без налетов.

Адель готова была поклясться, что она опять подранила стервятника. Он заходил точно на мост, но его шатнуло, он сбился с курса, и бомба угодила в реку. Железная рама моста загудела под градом осколков. С противным гудением штурмовик зашел в пике над зениткой Адель.

– Не дрейфь, девки, он промажет! – крикнула наводчица.

Расчет остался на местах, автоматическая пушка непримиримо чохала в небо, переспорила самолет, перепугала его. Бомба грохнулась под берегом, окатив всех водой и потоками донной тины. Адель крутила маховики, в ней кипела злоба. По лицу стекали болотного цвета капли, на зубах скрипел песок, за воротником шевелилось нечто липкое, холодно-противное. «Только бы не змея. Пусть хоть лягушка, но только не ужик», – думала она, продолжая крутить маховики. Не было секунды, чтоб полезть за воротник, чтоб смахнуть с уха нависшую водоросль.

Войти во второе пике самолету не дали. Вместе с соседним расчетом взяли его в вилку, отломали крыло, заставили вынужденно присесть брюхом на кроны деревьев. Зенитчицы вскочили с мест, стиснулись в кольцо, облапили друг друга, стали визжать и клять сбитого:

– Трижды тебя выгнуть! Дважды провернуть!

– Присел голубок нежданно-негаданно!

– За Лидку тебе, мразь!

Напарница полезла за воротник к Адель:

– Ада, с уловом тебя! – показала она пестрого окуня и хлестнула им Аду по лицу. – Чтоб к вечеру уха была, рыбачка ты наша.

Самолеты убрались. На смену им из городских глубин прилетели дальнобойные снаряды. Тут зенитчицам работа была одна: сидеть на своих местах и болеть за наших. Девушки не сводили глаз с моста, суеверно плевались при отчетливом свисте снаряда, точь-в-точь как в мирной студенческой жизни, когда на соревнованиях по стрельбе мелкашку в руки брал парень из команды соперников и они своими плевками «нагоняли» ветер на его пулю, сбивали ее с точного курса, заставляя лететь мимо мишени. Пока ни один снаряд не попадал по мосту.