Расплата

Руки потряхивались, чрезмерно любопытные взгляды баб раздражали, но спрятаться было негде. Ещё один ужас колонии – невозможность уединиться. Даже в туалете не было отдельных кабинок, только невысокие перегородки между унитазами. Некоторые женщины, те, которые решали жить «семьёй», договаривались со старшей, и та разрешала им занимать соседние друг с другом шконки. Тогда бабы, так же с разрешения старшей, занавешивали их по периметру покрывалами и простынями, и у них получалась отдельная двуспальная «квартира» - типа шатра. Место, скрытое от посторонних глаз. И это считалось одной из веских причин стремиться стать «семейной». Но меня бы в семью никто и никогда не позвал – у меня же не было подогрева с воли, я считалась бесприданницей. А Марго была слишком независима для сожительства. Да и я, если честно, не стремилась, даже чуралась этого. Хотя вот прямо сейчас, не зная, куда скрыться от любопытного взгляда соседки по шконке, была бы не прочь спрятаться за занавесочку.

Адрес получателя, то есть мой, был написан русскими буквами, а отправителя – латиницей: Nicholas Treiber... Hamburg ... Deutschland. Замирая от волнения, достала содержимое – уже подписанный и обклеенный марками авиаконверт для моего ответа и само письмо – один белый лист, на котором аккуратным убористым почерком стелилось всего шесть предложений. На немецком.

Я не поняла. В груди шевельнулось раздражение - он издевается?! Но само письмо грело руки, это тепло ползло приятными мурашками по плечам и затылку, и наполняло душу. Во-первых, он написал. Ни хрена себе! Вот этот немец и, как его там, - правозащитник! – написал мне письмо! Мне! Из Германии! Тут же вспомнился его внимательный прищур, и загадочная, чертовски притягательная улыбка, от которой и мои губы, будто сами по себе, растягивались к ушам. А во-вторых – это было письмо с Воли! Впервые с того момента, как рожала в городской больнице, я почувствовала её дыхание так близко!

Так хотелось поднести послание Николоса к лицу, уловить запах... Чего? Не знаю. Но казалось, что тогда я смогу почувствовать, о чём он пишет, ведь перевести... Нет, я конечно попыталась. И даже прекрасно поняла первую строчку: «Привет, русская красавица Маша!» Дальше пришлось вчитываться, вспоминать школу. Ох и трудно это было! Но поняла только, что речь идёт о каком-то письме и кузнечиках. А уж оставшиеся четыре предложения – и вовсе тёмный лес из отдельно-знакомых слов. Поэтому я просто смотрела на красивый, выверенный почерк – лёгкий, практически без нажима, и снова мешала в груди раздражение с недоумением. А ещё, с зыбкой, практически невесомой фантазией – а вдруг Николос появился в нашей колонии не случайно? Вдруг неслучайно захотел, чтобы я его рисовала? Неслучайно интересовался моим прошлым?.. А дальше даже мечтать было страшно. Я ведь понимала, что это не реально. Что стоит только позволить себе мечтать о том, что Трайбер посланник Дениса, и я пропаду. Потому что потом, когда этот песочный замок рухнет - а он рухнет непременно! – он окончательно похоронит под собой меня. Лучше уж и не начинать. К тому же, я уже вышла из того возраста, когда верят в сказки.

Марго немецкого не знала. Был вариант поспрашивать баб – мало ли, может, кто-то смог бы понять хоть что-то, но доверять досужим глазам личную переписку – последнее дело. Ещё можно было бы попробовать как-то выйти на тех, кто подвергал почту цензуре. Они-то точно перевели, раз допустили письмо до меня, но опять же – это лишний раз светиться... Ну и как быть?

И что интересно: казалось бы - мне бы разочароваться, расстроиться... А я наоборот, загорелась. Да, я не понимала смысла послания и самого поступка Николоса, но происходящее неожиданно превратилось для меня в приключение. Марго утешила, обещала написать своим на Волю, чтобы со следующей передачкой прислали ей немецко-русский словарь. И я, лелея в сердце странный, зажжённый во мне Николосом огонёчек недосказанности, приготовилась терпеливо ждать. Иногда, правда, подмывало написать ему ответ на русском и объяснить, что я нифига не поняла... Но что-то останавливало. Я словно сходу согласилась играть по его правилам, и это было чертовски... возбуждающе.

А ещё через неделю я получила передачку. Да! Я! Передачку! Из Германии! Не посылку на двадцать килограмм, конечно, а довольно скромную картонную коробку, но всё-таки!

Две плитки немецкого шоколада, упаковка растворимого кофе, какая-то непонятная хрень, которая оказалась пачкой сухого молока и толстенный Немецко-русский/русско-немецкий словарь. И даже не хотелось задумываться о том, сколько заграничных гостинчиков забрали себе сотрудницы на досмотре - судя по объёму пустующего места в коробке, они не постеснялись. И было пофиг на то, что одну шоколадку, половину кофе и половину сухого молока у меня изъяла Старшая – это было святое дело, каждая заключённая половину первой передачки обязана была отдать на общак. Всё пофигу! Главное - я сидела над этой коробкой и не могла поверить в то, что она мне не снится.