Расплата

Алёшку можно было посадить, дать в руки, например пирамидку, и оставить одного. А через полчаса найти его на том же месте, настойчиво соображающим, как же сделать так, чтобы эта штука оделась на палку... Но попробуй, забери эту пирамидку, если она ему ещё не надоела! Требовал так, что в ушах звенело, а стоило только вернуть – тут же замолкал и с сосредоточенным видом продолжал изучать. Или мог подойти к скамейке на детской площадке и долго ощупывать доски, похлопывать по ним ладошкой и что-то там гуля на своём языке, ходить вдоль них вперёд-назад... а потом неожиданно отвлечься на торчащий снизу болт и ещё минут десять изучать его, пытаться взять в руку. А когда не получалась – требовал, да так, что туши свет! Воспитатели посмеивались: «Либо учёным будет, либо генералом!»... а я почему-то всё чаще вспоминала фильм «Человек дождя» и больше всего на свете боялась, что мой сын – аутист.

Когда надумала всяких ужасов до предела, и стало невыносимо сложно носить тревогу в себе, я излила её на Марго. Она отнеслась к моим страхам со свойственным ей флегматизмом:

- А я люблю сдержанных людей! И с Алексом всё нормально, вот увидишь!

И тогда я рассказала ей всё с самого начала. Про Дениса, про Панина, про подвал. О том, что понятия не имею, кто отец и чего ждать от его генов... Было страшно проговаривать всё это вслух. Я словно всковыривала старую рану, и не факт, что она потом быстро затянется.

Марго долго молчала, и наконец, качнула головой:

- Если ты будешь об этом рассказывать – тебя просто убьют. Серьёзно. Замурыжат в карцере, а скажут, что сердце было больное. Слишком уж ты неудобная с этой своей правдой.

- Почему до сих пор не убили? Нет человека, нет проблемы, разве не так?

- Ну знаешь... Начальник колонии неплохой мужик, в общем-то. Говоря откровенно – на своём месте сидит. Но он семейный, насколько я знаю. Трое, если не четверо, детей... Понимаешь?

- А то... – вздохнула я. – Да я, если честно и так уже не стану рыпаться. Мне бы теперь до УДО выслужиться без дисциплинарных в личном деле. Я же не жалуюсь, Маргарит, я просто за Алёшку переживаю.

Она задумчиво улыбнулась – как обычно, словно своим мыслям:

- А ты покрести его.

Неожиданно.

- Вот уж не думала, что ты веруешь.

- Я тоже не думала, но иногда так хочется...

Поговорили и забыли. После всего, что со мной было в последние два года, я не очень-то веровала в Бога, хотя и молилась ему при каждом удобном случае... А ещё через неделю Алёшка то ли подавился, то ли вдохнул какую-то деталь от игрушки.

Просто сидел, возился как обычно, и вдруг шлёпнулся на бок... Я к нему, а он хрипит... Испугалась, машинально положила его животом на своё колено, по спинке похлопываю, а сама ору, на помощь зову...

А потом сидела возле его кроватки – маленькой такой, словно игрушечной, и ревела, держа его за ручку. А он спал. Что это было – мы с воспитателями так и не поняли. Педиатр тоже ничего не обнаружила. Решили, что подавился чем-то, а потом всё-таки проглотил.

И вот сижу я, держу его за ручку и думаю – на всё воля Бога. Если послал его мне в таких жутких условиях, а потом не дал ему умереть ни в утробе – с завязанной на узел пуповиной, ни в родах с двойным обвитием вокруг шеи, ни сейчас – значит, так надо. Значит, он должен жить и быть таким, какой он есть. А моя задача – принимать его любым и верить, что всё будет хорошо.

Ещё через две недели крестили. Крёстной стала Марго, крёстным – местный батюшка.

* * *

Осень 1997 года.

А время шло. В сентябре мне в тайне ото всех стукнул двадцать один год. Я уже не была прежней юницей, но и в форму пришла довольно быстро. Растяжки, конечно, никуда не делись, но посветлели. Фигура такая же, ну, может, в бёдрах самую малость шире. Грудь... Да, грудь не девичья, но и далеко не уши спаниеля. Нормальная. Волосы отросли по плечи. Между бровей наметилась тонюсенькая морщинка.

Во снах иногда видела маму, иногда бабушку. Крайне редко – Дениса. Да и то, как-то издалека всегда, словно с опаской. Словно боялась, что если подойти ближе – то будет больно. И он не спешил подходить ко мне, словно тоже опасался... И тем не менее, после таких снов я больше не просыпалась разбитой, а просто с тёплой грустью, которая развеивалась уже к вечеру, когда я приходила в Дом малютки.

Ещё, бывало, снилась Ленка. И если и мама, и бабушка всегда приходили ко мне сюда, в колонию, то с Ленкой мы неизменно виделись где-то на свободе, и в этих снах я никогда не помнила о своём зарешёченном настоящем, не вспоминала, как ни странно, и о Денисе. Мы просто общались с ней, как в старые добрые, ещё школьные времена, решали какие-то вопросы, иногда ссорились...

Если грезился Макс, то он неизменно куда-нибудь меня вёз. Даже смешно – это надо же было так прописаться в мозгу! Впрочем, снился он мне очень редко, всего раза три за два года, хотя и оставлял после себя приятное тепло.